Однако предпочтение хлебовольцы отдавали, разумеется, террору массовому, децентрализованному. В статье приводились в качестве образцов фабричного и аграрного террора, опять-таки, насильственные действия, осуществлявшиеся рабочими и крестьянами во Франции, США, Англии, Испании — захват и разгром фабрик и заводов, убийства их владельцев или управляющих, нападения восставших крестьян на административные центры, убийства помещиков и т.п. «Цель фабричного и аграрного террора, — говорилось в статье, — довести фабриканта и землевладельца именно до того, чтобы они молились только о спасении шкур своих» 1 . Заметив, что крепостное право в России было отменено лишь вследствие крестьянских восстаний, убийств помещиков, что квалифицировалось в статье как «аграрный террор», Гогелия заключал, что «без выстрелов, без ударов ножа, без помощи традиционной крестьянской косы мы и теперь еще гнули бы наши спины под игом средневекового рабства». Завершалась статья призывом не бояться «лишнего буйства» со стороны народа, «идти в ряды угнетенных, слиться с ними, работать с ними вместе, чтобы соединить все формы борьбы в один грозный массовый террор, который снесет в область гнетущих воспоминаний весь капиталистический строй» 2 .
«Хлебовольческое» направление оставалось господствующим в российском анархизме до начала революции 1905—1907 гг. Затем российский анархизм «расслаивается» на несколько течений; движение идет в основном в сторону радикализации его методов. В нашу задачу не входит анализ программных расхождений различных ветвей русского анархизма 3 ; речь пой-
Ультрарадикализм отличал группу «Безначалие», образовавшуюся в Париже весной 1905 г. «Безначальцы» (лидеры — Бидбей (С.М.Романов, Н.В.Дивногорский) выпустили несколько номеров «Листка группы "Безначалие" и ряд прокламаций. Они отрицали тред-юнионизм, синдикализм и парламентаризм; призывали к бунтарству, разжиганию «беспощадной гражданской войны», созданию «вольных боевых дружин» и экспроприациям; «безначальцы» отрицательно относились к «современному русскому демократическому движению», считая, что оно лишь отвлекает пролетариат от борьбы за его собственные интересы. Универсальным средством борьбы «безначальцы» считали терроризм, призывая к применению его самых крайних форм. В некоторых прокламациях родственных «безначальцам» анархистских групп («родственность» удостоверяется перепечаткой отдельных прокламаций на страницах «Листка группы Безначалие») рекомендовались «массовые убийства, поджоги, грабежи». Торжество анархии ожидалось после того, как «всех наших живодеров поджогами и оглоблями со свету сживем» 1 .
«Безначальцы» публиковали такого рода обращения к рабочим и крестьянам: «Вынимайте на время соху из борозды, выходите с фабрик и заводов, крестьяне и рабочие! Берите топор, ружье, косу и рогатину! Зажигайте барские усадьбы и хоромы, бейте становых и исправников, освобождайте себя и детей своих по деревням. Нападайте в одиночку, воюйте с боевыми дружинами, бейте и в набат...» 2 На страницах «Листка» печатались рецепты изготовления самовоспламеняющихся смесей и разрывных снарядов, а также инструкция о том, как поджигать помещичьи стога. Последняя
Дивногорский был организатором группы «анархистов-общинников» (февраль 1905 г.), в декабре того же года соединившейся с «безначальцами». Прокламации группы анархистов-общинников призывали рабочих не верить в мирные протесты, которые могут привести лишь к повторению 9-го января. В одной из прокламаций рабочих призывали также не доверять социал-демократам, а вооружаться и вступать в непосредственную борьбу с полицией («Нет, мы НЕ БУДЕМ ДОЖИДАТЬСЯ выстрелов полиции, а двинемся ПЕРВЫЕ с бомбами на нашего врага»). Частную собственность предлагалось отменить немедленно, не дожидаясь окончательного торжества революции — «Берите также из магазинов съестные припасы и одежду — это все принадлежит НАМ» 2 .
В другой прокламации группы «Массовый террор», рабочие призывались к мести «за рабочую кровь, к бросанью бомб в наших угнетателей, к массовому террору... Будем готовить бомбы, будем бросать их в фабрикантов, директоров, в полицию, министров и прочую сволочь». В прокламации разъяснялось, что под массовым террором понимается террор, исходящий от самого народа; террористические акты, выполняемые по постановлениям различных комитетов и боевых организаций, объявлялись политиканством; террор, руководимый комитетами, полагали составители прокламации,
Террор провозглашался единственным народным приемом борьбы: «Только массовый террор ведет к СОЦИАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ; и ничто так не воспитывает революционность, как атмосфера взрывов бомб, которая, закаляя боевой дух народа, учит его, как готовить и обращаться с динамитом» 1 .
Правда, под влиянием событий «анархисты-общинники» несколько сбавили тон и в прокламации, датированной сентябрем 1906 г. уже вынуждены были признать, что с наличными силами направить народ на путь социальной революции в данный момент невозможно. Поэтому все силы надо направить на пропаганду и организацию масс. Однако опять-таки лучшим средством пропаганды и организации провозглашался террор: «Не может быть разногласий и по отношению того, что экономический (антибуржуазный) террор в сравнении с политическим является лучшим средством для пропаганды наших идей среди пролетариата. И это понятно. Разве кто станет отрицать как благотворно действует на рабочие массы «изъятие» из обращения какого-нибудь гниды-директора. Все экономические акты, поднимая среди пролетариата революционное настроение, создают самую благоприятную почву для наших идей и дадут нам возможность в короткий срок сорганизовать массы». Учитывая ограниченность сил и средств, прокламация рекомендовала сосредоточить силы и средства на подготовке тех актов, которые «будут наиболее способствовать пропаганде и организации» 2 .
Еще одним мотивом террора в условиях усиливавшейся реакции была месть, о чем говорилось в листовке «Тиранам палачам и насильникам — смерть», выпущенной от имени «Федеративных групп анархистов-коммунистов». «Чем больше усиливается террор сверху — тем еще сильнее раздается ответный террор снизу.
«Чернознаменское» течение в анархизме, получившее свое название по одноименному журналу, вышедшему в декабре 1905 г., взяло на вооружение тактику «безмотивного» террора. На страницах журнала «Бунтарь», ставшего литературным выразителем идей чернознаменцев, эта тактика обосновывалась следующим образом: «Вскрыть и обнажить грубый буржуазно-демократический обман, проявить протест, сказать сильно и ярко свое анархистское слово можно только рядом крупных антибуржуазных "безмотивных" актов. Анархисты должны направить свои террористические удары на буржуазию не только за ту или иную частичную, конкретную вину ее перед пролетариатом; надо разить буржуа, как представителей и цвет буржуазного общества. Пусть вечная угроза смерти, как страшное напоминание о "вечной вине", висит над буржуа каждый миг, каждый час его существования. Пусть не будет среди них "невиновных". Да не знают они покоя. "Безмотивные" антибуржуазные акты внесут смятение и хаос в лагерь буржуазии, быть может хоть "на миг" отвлекут внимание масс от демократических лозунгов, раскроют перед ними новые и яркие горизонты истинно классовой борьбы и, наконец, подымут падающую энергию групп, углубят и расширят их кругозор...»
Появление чернознаменства и «безмотивного» террора как главного средства его борьбы против сущест-
Возможно, наиболее образно и ярко основную «парадигму» безмотивного террора сформулировал одесский анархист Ушеров: «Достаточно увидеть на человеке белые перчатки, чтобы признать в нем врага, достойного смерти... Ибо, видите ли, виноват не какой-то объективный строй общества, а каждый индивидуум, поддерживающий этот строй и пользующийся им в свою пользу» 2 .
Слова у «безмотивников» с делом не расходились. Ими были осуществлены, как уже упоминалось, взрывы в кафе Либмана в Одессе и ресторане «Бристоль» в Варшаве; на съезде в Кишиневе в январе 1906 г. было решено взорвать съезд горнопромышленников, однако в связи с массовыми арестами анархистов это намерение осуществить не удалось. Планировалось также взорвать поезд, в котором должны были находиться крупные чиновники управления одной из железных дорог; однако террористы опоздали к поезду с чиновниками и один из них с досады бросил бомбу в вагон первого класса, где «невиновных» с анархистской точки зрения быть не могло. Кстати, террорист сам был ранен при взрыве, задержан полицией; из больницы, где он содержался под стражей, его освободили товарищи-анархисты; однако вскоре полиция вышла на след террориста, при попытке задержания тот открыл стрельбу, убил нескольких казаков и последней пулей покончил с собой 3 .
Несколько отличных от «безмотивников» взглядов на террор придерживалась другая фракция чернознаменцев — «коммунары». Они, также будучи сторонниками «безмотивного» террора, не верили в эффективность индивидуального терроризма, полагая, что от-
Основоположник «чернознаменства» И.С.Гроссман-Рощин противопоставлял его «кропоткинизму», зараженному, с его точки зрения, докапиталистическим демократизмом в форме либерального федерализма. Чернознаменство, подчеркивал Гроссман, «характеризуется идеологической и тактической борьбой на два фронта. С социал-демократизмом, поскольку социал-демократизм II Интернационала и явно и тайно прикрывал классовой фразеологией общенациональную тактику и идеологию. С кропоткинизмом, поскольку наряду с бунтарством и максимализмом на деле утверждался тщательно замаскированный мелкобуржуазный федерализм и минимализм. Борьба с демократизмом — центр, душа чернознаменства» 2 .
Гроссман настаивал на том, что чернознаменцы принципиально отличались от максималистов именно тем, что не верили в немедленное осуществление социалистических или коммунистических идеалов; они предполагали возможность длительного существования демократического государства и стремились не только разрушить самодержавный строй, но и создать в период революции «такие революционные традиции, с которыми будущая демократическая законность должна считаться, как с объективным фактом и нелегко преодолимой силой». Безмотивный террор должен был сыграть в создании этих традиций решающую роль.
Об этом отчетливо говорилось в передовой статье первого номера чернознаменского «Бунтаря», озаглавленной «Современный момент и наши задачи»:
«Итак, наши задачи и лозунги в современный момент таковы: в среде крестьянства лозунг — земля и орудия обработки. В армии — отказ от военной службы, призыв к военным бунтам и поддержке народа в его борьбе. Этим мы разоблачаем половинчатость клича: "буржуазная революция". Второе: учащенное применение экономического террора — как главное и ничем не заменимое средство накопления революционных традиций, как средство вырыть непроходимо-глубокую пропасть между пролетариатом и буржуазией. Работа среди резервной армии увеличит количество врагов общества, врагов, с которыми не может справиться демократия. Всем этим мы парализуем попытки демократии вытравить душу рабочего движения — бунтарский дух. Этим мы подкладываем динамит под буржуазный поезд» 1 .
Таким образом, чернознаменский терроризм был направлен не только против настоящего — социально-экономического и политического устройства самодержавной России, но и против будущего — потенциального буржуазно-демократического строя, установления которого в стране опасались анархисты. Возможно, именно антидемократизм большевиков показался привлекательным Гроссману, приветствовавшему впоследствии Октябрьскую революцию, объявившему себя вскоре после ее победы анархо-большевиком, а в 1926-м году направившему в газету «Правда» письмо, в котором «городу и миру» сообщалось, что родоначальник чернознаменства стал теперь приверженцем идей большевизма.
Многочисленные теракты, осуществленные анархистами в годы революции, не привели к желаемым результатам. «Как же случилось, что наши акты остались только мелкими актами и поглотили так много жизней?» — ставился вопрос на страницах «Бунтаря». Объяснялись неудачи дезорганизованностью движе-
В общем же, несмотря на значительные потери среди боевиков и очевидную неэффективность террористической кампании в сравнении с понесенными жертвами, «прямое революционное нападение» оставалось для «чернознаменцев» «единственно-возможной тактикой» 2 .
Против тактики «безмотивного» террора выступили анархо-синдикалисты; особенно активно проблема терроризма обсуждалась на страницах «Буревестника», давшего название одной из наиболее влиятельных синдикалистских групп. В первом же номере «Буревестника» террору была посвящена статья с характерным названием «Наболевший вопрос». Оговорившись сразу, что анархисты признают террористическую борьбу и считают ее средством классовой борьбы, автор статьи, подписавшийся как Э.Ефимов, очертил возможные сферы ее применения вполне в «хлебовольческом» духе. «Изъятие из обращения» должно носить избирательный характер и практиковаться в отношении особо активных защитников привилегий господствующего класса, а не против любого буржуа; революционизирующее влияние на массы терроризм может оказать лишь в том случае, если будет понятен
Что же касается тактики «безмотивного» террора, то она, во-первых, непонятна рабочей массе и, более того, будучи направлена не против конкретных известных врагов трудящихся, а зачастую против случайных людей, к буржуазии никакого отношения не имеющих (например, в кафе не обязательно будут находиться одни буржуа), создает превратное впечатление, что анархисты ведут борьбу против всех. Во-вторых, мнение «безмотивников», что взрыв бомбы, как явление весьма эффектное, привлечет к себе всеобщее внимание, возбудит толки и создаст тем самым удобную ситуацию для анархистской агитации, также не выдерживает критики, ибо взрывы бомб в России сейчас столь часты, что вряд ли способны долго привлекать чье-либо внимание 2 .
«Чтобы развить классовое самосознание трудового люда, — заключал Ефимов, — мы должны пропагандировать не "безмотивный террор", не "швыряние бомб в анонимную толпу", а классовую борьбу, борьбу на экономической почве за конкретно выставленные требования — за ясный, всем понятный идеал. Мы должны помнить, что индивидуальный террор не самое важное средство нашей борьбы, ибо он не в состоянии избавить нас от окружающего общества, а что он только облегчает нашу борьбу, очищает путь от препятствий...» 3
Автор другой статьи, опубликованной на страницах «Буревестника» и специально посвященной террору, вступил в полемику с Ефимовым. Он отстаивал прежде всего агитационное значение террора и не соглашался с тем преимущественно «педагогическим» воздействием терроризма на буржуазию посредством «изъятия из обращения» наиболее вредных ее представителей, которое приписывал ему Ефимов. Автор статьи «О терроре» был также менее строг к «безмотивному» террору, полагая, что большее значение имеет об-
Главным в деле террора автор считал организованность, которая и позволит добиться наибольшей его целесообразности. Он критиковал вакханалию непродуманных терактов и «бессмысленных экспроприации», способствовавших только деморализации и дискредитации анархистов. В терроризме в эпоху 1905 г. многие видели «архимедову точку опоры», тогда как он составляет лишь одну из «частей нашей работы» и «не менее настойчиво требует организации» 1 .
Любопытно, что в этом же номере «Буревестника» можно было найти статью, трактующую терроризм с точки зрения, противоположной целесообразности — с точки зрения этики. Террористический акт, как «вытекающий из высших социально-моральных чувств», провозглашался «высшим моральным актом». «Террористический акт, — пояснял автор статьи «Этика террора», — вытекает из чувства солидарности страданий всех против современного строя; он есть отклик чувствительной морально-утонченной души цельного индивида. Он есть самое широкое человеческое чувство ко всем страдающим, выливающееся в активную ненависть всяких тиранов. Любить — недостаточно, — нужно уметь еще ненавидеть, и ненависть зла, ненависть насилия, ненависть власти и всех ее защитников есть еще более социально-полезное чувство, еще более моральное чувство, чем любовь» 2 .
Надо, однако, иметь в виду, что, критикуя тактику «безмотивного» террора, мелких экспроприации, нередко перераставших в обычный бандитизм, анархисты-синдикалисты не отрицали терроризм как таковой; они по-другому видели его место в системе борьбы против существующего строя. Терроризм должен был способствовать успеху борьбы рабочего класса за свои интересы, включая профессиональные, служить задачам пропаганды. Теория не расходилась с практикой. В 1906 г. в Одессе участники группы «южно-русских анархистов-синдикалистов «Новый мир» в период забастовки портовых рабочих убили капитанов двух пароходов, а также взорвали океанское судно «Григорий Мерк». Синдикалисты приняли также участие в ограблении Одесского отделения «Международного банка» 1 .
Критика синдикалистами «безмотивного» террора ни в малейшей степени не повлияла на его адептов. «Бунтарь» в специальной теоретической статье разъяснял, что антибуржуазный террор (т.е., по сути, «безмотивный») есть высшая форма экономического террора. Если оружие террора будет направлено только против наиболее жестоких представителей господствующего класса, это может притупить классовое чувство: «разбивается вдребезги живая идея класса, принижается и душится живое чувство ненависти ко всему эксплуататорскому классу». Разумеется, для усвоения смысла террора, необходимо, чтобы «душа двигалась и волновалась». Поэтому террор нуждается в «словесном истолковании» и в соответствующей пропагандистской подготовке. «Террор, — вдохновенно писал автор статьи, — предполагает за собой подъем человека, его перерождение, он акт творения нового человека» 2 .
Практически все анархистские течения признавали террористическую тактику и обосновывали ее тем или иным, нередко довольно сходным, образом. Особенностью анархистских террористических теорий было то, что это были «идеи прямого действия». Как точно подметил И.Генкин, «для психологии анархистов, по крайней мере, большинства их, любопытно... отсутст-
«Каждый анархист, — декларировалось на страницах «чернознаменского» «Бунтаря» — чтобы бьпь целой красивой личностью, должен не только говорить о терроре, но и проводить террористические акты, — всегда говорили мы, анархисты; каждый анархист должен уметь взяться за оружие и отстаивать свою и чужую свободу, защищаться и нападать» 2 .
Бидбей, Дивногорский, Стрига (В.Лапидус) и другие анархистские лидеры нового поколения сами шли на самые рискованные, смертельно опасные предприятия; для многих из них это закончилось гибелью на эшафоте, в тюрьме или от взрывов самодельных бомб. Именно тяга к непосредственному действию, революционный темперамент определял приход немалого числа революционеров, поначалу примыкавших к социал-демократам или эсерам, к анархизму. Так, Бидбей побывал социал-демократом; в некрологе В.Лапидуса говорилось, что, когда тот был социал-демократом, «мирный характер и отсутствие боевизма в его практике действовали на него удручающе» и он сначала организовал группу «чистых социалистов», а затем стал анархистом 3 . Как социал-демократы начинали свою революционную карьеру И.С.Гроссман-Рощин и Н.М.Эрделевский, участник теракта у кафе Либмана, оказавший вооруженное сопротивление при аресте и ранивший при этом четырех человек, затем, после дерзкого побега из психиатрической больницы (Эрделевский симулировал сумасшествие) ставший лидером женевской группы «Бунтарь».
Это были не «отдельные» случаи. По данным В.Д.Ермакова, изучившего 300 биографий анархистов из числа бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 190 из них начинали свою революционную борьбу в других партиях или же, напротив, примкнули впоследствии к таковым, отойдя от анархизма 1 . Для периода 1905—1907 гг., несомненно, более характерным было движение в сторону анархизма, нежели от него. Так, в начале 1905 г. в местах активной деятельности анархистов, в особенности в черте еврейской оседлости, некоторые социал-демократические, бундовские и эсеровские организации стали распадаться, а в мае 1905 г. к анархистам перешла почти вся эсеровская организация Белостока, центра российского анархизма в Западных губерниях. Среди «новообращенных» был и знаменитый в тех краях террорист Арон Елин (Гелинкер) 2 .
Ими руководили как революционное нетерпение, так и собственный неуемный темперамент, нежелание скучно умереть в своей постели. И.С.Гроссман-Рощин, один из лидеров «чернознаменцев», описал, по-видимому, достаточно типичного белостокского анархиста — «Митю». Он «знает только радость напряженной, кипучей борьбы. Митя признает только одного врага — спокойствие, размеренность, быт. Бледный, точно изнуренный лихорадкой, он воистину "ищет бури" и подозрительно смотрит и на группу, боясь, что она поддастся постепеновщине и благоразумию. Помню беседу с ним. Митя надорван, болен. Митя никак не может идти в ногу с чересчур для него замедленным темпом революции. Он с отчаянием говорит мне: "А почему они терпят? Чего они ждут? Чего им жаль?.. Сытого корыта?.. Его у рабочих нет. А ждут. Проклятие". Не пытайтесь Мите объяснить объективный ход вещей, закономерность движения! Напрасно. Митя "ненавидит историю"...» 3
Ольга Таратута, участвовавшая впоследствии в теракте у кафе Либмана, вспоминая своих товарищей по 1905 г., передавала следующий характерный эпизод. В 1905 г. хозяйка одной из конспиративных квартир угостила собравшихся там анархистов вишневкой. «Кто-то спросил: — А за что же нам выпить? — Один из присутствовавших ответил: — Выпьем за то, чтобы никто из нас не умер на своей постели... Все чокнулись» 1 . По меньшей мере для одной из присутствующих, Б.Шерешевской, это пожелание сбылось. Она участвовала в метании бомб в кафе Либмана, была вскоре арестована и повешена. Таратута по этому же делу получила 17 лет каторжных работ.
Многие анархисты отличались особым складом характера, реактивными реакциями на те или иные обстоятельства, едва ли не врожденным бунтовским духом. Иосиф Генкин, перевидавший на своем долгом тюремном веку множество анархистов и оставивший очень живые характеристики известных деятелей движения, писал, что Битбеев (Бидбей) нравился ему всегдашней готовностью «первым начать бунт против тюремного начальства и поддержать малейший (безразлично, по какому поводу и какой важности) протест против прижимок и репрессий» 2 .
Известный анархист Дивногорский (Ростовцев, Толстой), «человек подвижной и непоседливый, имел характер непосредственный, темперамент сугубо-сангвинический». Будучи еще толстовцем (отсюда одна из его кличек), возмущенный положением рабочих на фабрике, где он работал табельщиком, чтобы распространять толстовское учение, Дивногорский стал их подбивать сжечь фабричные помещения, стихийно придя к идее «фабричного террора». В другой раз Дивногорский, не таясь, накопал картошки на огороде какого-то помещика и стал ее печь на костре. Помещик, очевидно, взглядов Толстого не придерживался, и пойманного с поличным Дивногорского побили. В ту же ночь Дивногорский поджег усадьбу помещика. Так что к моменту издания им прокламаций с
Другой видный анархист, Александр Колосов (наст. фам. — Соколов), также был готов отреагировать немедленно и самыми крайними средствами на окружающую несправедливость. Услышав на одном из собраний, что в тамбовской тюрьме была изнасилована девушка из политических, Колосов, не говоря никому лишнего слова, взял браунинг и отправился убивать начальника тюрьмы. На счастье последнего по дороге Колосову встретился жених якобы изнасилованной девушки, опровергнувший этот слух. На каторге Колосов держался в стороне от всяких тюремных историй, «хотя никогда, ни на секунду не задумываясь, поддерживал все и всякие выступления против начальства» 2 .
Характер проявлялся у идеологов и практиков бунта и террора рано; любопытно, что почти все видные анархисты, учившиеся в средних и высших учебных заведениях, имели неприятности с начальством, заканчивавшиеся, как правило, исключением.
Был исключен из харьковского университета за участие в студенческих волнениях Дивногорский. Менял университеты и факультеты Колосов, успевший поучиться в Казани, Киеве, Москве и Томске. Резонно предположить, что это происходило не только из любви к перемене мест. Анархист студент Борис Ранский, еще находясь в «среднеучебном заведении», «отличался своим буйным поведением и забиячеством, являясь также организатором всякого рода школьных протестов». Битбеев, настоящая фамилия которого была Романов, будучи студентом Горного института в Петербурге, принял участие в «истории» с одним из профессоров, был арестован и после заключения в «Крестах» выслан на родину. Получив письменное уведомление об исключении из института, он отослал его обратно с надписью: «Прочел с удовольствием.
Революционное нетерпение и стремление применять наиболее решительные методы борьбы против существующего строя, прежде всего террор, объяснялось также весьма юным возрастом и невысоким уровнем образования анархистской массы. В.В.Кривенький рисует следующий обобщенный портрет анархиста периода 1905—1907 гг. — «это "пассионарный" молодой человек 18—24 лет, имеющий начальное образование (или без него) и представляющий, как правило, маргинальный слой общества, а во многих случаях — дискриминируемое национальное меньшинство. Среди анархистов преобладали евреи (по отдельным выборкам их число достигало 50%), русские (до 41%), украинцы (до 35%)».
Руководители и организаторы движения были также достаточно молоды — к началу революции 1905-1907 гг. их возраст в основном не превышал 32 лет. Исключение составляли лишь П.А.Кропоткин (1842 г.р.) и М.И.Гольдсмит (1858 г.р.) 2 .
В.В.Комин приводит следующие любопытные данные. В Одессе, одном из трех, наряду с Белостоком и Екатеринославом, крупнейших центров анархистского движения, в декабре 1907 г. из 93-х сидевших в тюрьме анархистов 50 человек было моложе 20 лет, 13 человек — 21 года, 10 человек 22 лет, 7 человек 23—25 лет; старше 25-летнего возраста были лишь 17 арестантов. Другая характерная выборка: из 164 анархистов, приговоренных в 1907 г. к смертной казни военно-окружными судами имелись данные о возрасте 97 человек. Из них более половины оказались несовершеннолетними 3 .
По данным В.Д.Ермакова, изучившего формальные биографические данные 300 анархистов, на момент ак-
Типичный образ русского анархиста начала века попытался «смоделировать» Б.И.Горев: «...три главных центра русского анархизма — Белосток, Екатеринослав и Одесса создали и три наиболее распространенных типа русских анархистов: еврейского ремесленника, по большей части почти мальчика, нередко искреннего идеалиста и смелого террориста; заводского рабочего-боевика, непосредственную натуру, который, как екатеринославец Федосей Зубарь, «ни одной книги не прочел, но в душе — анархист», ненавидевший всякую власть «до боевого стачечного комитета включительно», и, наконец, одесского «налетчика» — прожигателя жизни». Для завершения галереи «анархистских типов» Горев считал необходимым добавить
Таким образом, как бы ни были велики расхождения между собой различных течений российского анархизма, все они признавали, в той или иной форме, терроризм обязательным условием или, на худой конец, симптомом, революционной борьбы. Особенности анархистских теорий, а также «кадровый состав» анархистских организаций и групп обусловили то, что они оставили в истории революционного движения в России начала XX века наиболее кровавый след. Принеся, в свою очередь, наиболее многочисленные жертвы на алтарь терроризма.