Осуществленная в конце мировой войны радикальнейшая и самая масштабная со времен Венского конгресса перекройка европейских границ, удовлетворительного и устойчивого разрешения национального вопроса (о принципах справедливости примеынительно к версальской системе и говорить как-то неудобно) не дала

Право народов Трансильвании «на полную национальную свободу» было провозглашено на многотысячном собрании трансильванских румын в городе Альба-Юлия (Дюлафехервар) 1 декабря 1918 г. Обещано было право на администрацию, судопроизводство, пропорциональное представительство в законодательных учреждениях и органах исполнительной власти, право вести свои дела на родном языке всем покоренным нерумынам (мадьярам, саксам, швабам, евреям, сербам, вплоть до многочисленных цыган). Но уже весной 1920 г. правительство Румынии упразднило установившуюся в крае фактическую автономию. Затем пошло прогрессировавшее из года в год урезывание культурных и имущественных прав этнических групп, общин, а также неправославных церквей. «После первой мировой войны румынские правительства проводили в Трансильвании политику угнетения нацменьшинств», так кратко резюмировал сложившуюся ситуацию референт отдела Балканских стран советского МИД.

Румынская конституция 1938 г. формально легализовала фактически существовавшую в стране национальную дискриминацию, сделав критерием реализации политических прав и социальной мобильности понятие «преимущества румынского происхождения», дополненное еще более скандальной по своему характеру категорией «истинных» румын, KRK0BSIMH GpH3HRB3JIHCb румыны в третьем поколении. Доступ к престижным должностям тем са-

Ответом на дискриминацию со стороны государственной власти было нараставшее сопротивление хорошо организованного как профессионально, так и политически мадьярского населения, гордого своим прошлым, историческими и культурными традициями и обладавшего относительно более высокой политической культурой по сравнению с господствующей нацией, в социальной структуре которой заметно преобладал крестьянский элемент.

Немаловажную роль в углублявшейся взаимной отчужденности двух народов-соседей играли складывавшиеся веками национальные предрассудки, предубеждения, стереотипы, выражавшие и гордое высокомерие с долей презрения, на одной стороне, и комплекс неполноценности на другой. «Две родины одной нации», так воспринимало самосознание мадьяр Венгрию и Трансильванию в XVI — ХVIII вв., еще в те времена, когда вследствие османского нашествия две части королевства Венгрия были надолго оторваны друг от друга. Трианон лишь усугубил чувство общности двух частей нации, ни одна из которых не была в состоянии примириться с произвольным вердиктом держав Антанты.

Ориентированная на возвращение отторгнутых территорий внешняя политика Венгрии обосновывала свои претензии к Румынии и другим соседям историческим правом. Румыния, напротив, доказывала незаконность владения вновь приобретенными землями ссылкой на этнический принцип, на численное превосходства этнического румынского элемента над венгерским. Отсюда и разительное разночтение в статистическом материале об этническом составе населения спорных областей, которым оперировали обе стороны.

По переписи, проведенной румынами в 1930 г., на их долю приходилось 71,9% территорий, условно названных Трансильванией, По переписи 1910 г., проведенной еще в довоенную эпоху, в условиях консервативно-либеральной Австро-Венгерской монархии, когда венгеро-румынские противоречия были не так остры и особой нужды в преднамеренной фальсификации этнодемографической статистики еще не было, румынский этнический элемент в

Венгерский народ Трансильвании не мог примириться со своим униженным положением в «Великой Румынии». Не примирилась с новым статус-кво, созданным Трианоном, и хортистская Венгрия, официальной идеологией которой с первых дней ее существования стали ирредентизм и ревизионизм пересмотр условий мирного договора и границ любой ценой, любыми средствами и при помощи любых союзников, от идеологически родственных коричневых до идеологически неприемлемых красных, управлявших одной шестой частью суши. Главным союзником для Будапешта, однако, был все же Берлин, а не Москва, тоже объективно заинтересованная в развале версальско-трианонской системы с ее ублюдочными отростками - антисоветским санитарным кордоном и антивенгерской Малой Антантой. На этой почве и сошлись противоречивые в сущности и взаимоисключавшиеся во многих важных сферах интересы германо-итальянского блока, Венгрии, Болгарии и... СССР.

Успех Гитлера в Мюнхене позволил и регенту Венгрии адмиралу М. Хорти приступить к решению своих локальных задач по демонтажу трианонско-версальского сооружения и пробить в системе первые бреши. Формальную, международно-правовую основу

На руку венгерскому ревизионизму оказался и пресловутый советско-германский пакт 1939 г., положивший начало сталинской политике раздвижения западных границ СССР от Карельского перешейка до дельты Дуная. В результате получилось нечто вроде нового издания «Drang nach Westen» петровско-екатерининских времен, столкновение которого с мощным натиском «Drang nach Osten» нацистско-германского образца должно было рано или поздно стать неминуемым.

Сотрудничество Берлина с Москвой в восточноевропейских делах, не устранившее их соперничества за утверждение своего влияния именно в этом регионе, до чрезвычайности осложнило жизнь малых стран, заставляя последних проявить максимум изворотливости, чтобы: а) не быть раздавленными между жерновами двух гигантов, б) извлечь максимум пользы для себя из этой головоломной игры. Но поскольку доминирующей силой в регионе была Германия, то им приходилось сообразовать свои действия в первую очередь с Берлином. В какой-то мере и СССР был вынужден ассистировать Гитлеру даже в Восточной Европе, в своей сфере влияния, признанной германским партнером, и действовать там с постоянной оглядкой на Берлин, учитывать его интересы и цели.

В этой чрезвычайно сложной и запутанной ситуации, сложившейся в Европе в промежутке между советско-германским пактом и советско-германской войной, венгерская дипломатия оказалась более удачливой, чем румынская. Сохранив дружбу с державами оси, она сумела одновременно навести мосты и в сторону нелюбимой Москвы ради достижения заветной цели завоевания Трансильвании.

Венгерское правительство в своих расчетах исходило из вернейшей предпосылки объективного совпадения интересов Венгрии и СССР в отношении к Румынии, в вопросе о возврате захваченных ею территорий Бессарабии и Трансильвании. Дальняя эта цель присутствовала уже при установлении дипломатических от-

Именно на этой почве с начала 1940 г. отчетливо прослеживаются две тенденции - сближение между Москвой и Будапештом при одновременном прогрессирующем ухудшении их отношений с Румынией. Высокопоставленный венгерский чиновник по поручению своего правительство 17 января сделал полпреду СССР в Венгрии Н. И. Шаронову важное сообщение о том, что венгерским газетам отныне «отдано распоряжение. 1. статей антисоветского содержания не печатать; 2. цензура из факультативной преобразуется в обязательную, т. к. одна газета дала снимок красноармейца в виде бродяги; 3. будут публиковать больше материалов ТАСС». Была также прекращена публикация материалов итальянского агентства «Стефани» о «русской опасности у Карпат»

Таким образом на глазах у публики совершенно неожиданно СССР из страны враждебной превращался в дружественного Венгрии соседа. Появившаяся спустя две недели 31 января, статья в официозе «Уй мадьяршаг» подтвердила новую линию венгерской правящей клики. В статье, обратившей на себя внимание советских дипломатов в Будапеште, говорилось: «мы поддерживаем отношения дружбы с Германией, сердечные отношения с СССР, нашим северным соседом. Мы не чувствуем угрозы с его стороны. Опасность грозит нам только со стороны Румынии» (выделено нами. Авт.). Спустя еще две недели те же мысли буквально в тех же выражениях повторил Шаронову сам министр иностранных дел И. Чаки. «Мы спокойны за нашу карпатскую границу, никаких разногласий с Советами не имеем, и вообще угрожаемыми себя с этой стороны не чувствуем», сказал он 13 февраля 1940 г. советскому полпреду.

Совсем в иной плоскости велись дела с румынами. Начать с тогo, что Москва в это же время всячески затягивала с назначением

Советская дипломатия все более откровенно выражала позитивное отношение правительства СССР к территориальным притязаниям, предъявлявшимся Румынии двумя ее другими соседями - Венгрией и Болгарией. Вместе с тем бурно развивавшийся весенний флирт Будапешта с Москвой не помешал венгерской стороне сделать попытку заручиться поддержкой Запада в связи с подготавливавшейся ею трансильванской акцией и фактически вести двойную игру. 23 февраля 1940 г. венгерское правительство через своих посланников в Лондоне и Париже заверило Англию и Францию в том, что свои территориальные притязания к Румынии оно не собирается осуществлять силой оружия. Меморандумы аналогичного содержания, врученные западным державам, содержали, однако, прелюбопытнейшую идею. Она касалась СССР, его возможных действий на Балканах и эвентуальной реакции на них со стороны Венгрии. В случае, если Россия «успешно атакует Румынию и возникает угроза ее вторжения на Балканы», говорилось в меморандуме, «венгерская армия должна будет незамедлительно выступить походом, чтобы выдвинуться на линию Карпат и остановить продвижение русских».

Подумать только: доблестное венгерское войско одно останавливает красные дивизии, спасая христианско-балканскую цивилизацию!

Обращение к западным державам было вызвано и тем, что они, согласно договору от 13 апреля 1939 г., были гарантами территориальной целостности Румынии. Но это препятствие отпало скоро как бы само по себе. По иронии судьбы, как ни странно, правители этой страны сами, добровольно, БЕЗ ВСЯКОГО ПРИНУЖДЕНИЯ отказались от англо-французских гарантий неприкосновенности своей территории. Заодно Румыния покинула и Лигу наций, сочтя ниже своего достоинства пребывание в этой организации. В официальной декларации правительство объявило о том, что «будет проводить политику искреннего включения в систему, созданную осью Берлин-Рим, и это является не только выражением политического реализма, но и логическим следствием идеологии членов правительства, точно передающих чувства нации»

Этот головокружительный кульбит румынского правительства, поставивший в тупик дипломатические канцелярии Европы, имел два конкретных политических последствия, отнюдь не благоприятных для интересов румынской нации. Оскорбленная в своих лучших чувствах Англия, естественно, немедленно, отошла от своей многолетней позиции безусловной поддержки территориальной целостности Румынии. Это во-первых. А во-вторых, шаг, предпринятый Бухарестом, скорее поразил и насторожил советское руководство, несмотря на то, что аннулирование гарантий несомненно облегчало реализацию советских планов в отношении Румынии. Полпред А. И. Лаврентьев писал Молотову 30 июля: «Такой крутой поворот во внешней политике румынского правительства и итало-германском направлении продиктован:

1) разгромом Франции;
2) успехами военных действий Германии;
3) боязнью, как бы Венгрия и Болгария ие потребовали бы от Румынии больших территориальных уступок;
4) боязнью пе-

В этом анализе все верно за одним только исключением: «крутого поворота в итало-германском направлении» в общем-то в данный момент не было, так как, произошел он в румынской внешнеполитической ориентации намного раньше. «Крутым» был лишь грубый разрыв Бухареста с Англией, но к этому времени англо-румынские отношения уже были далеки от былого антантовского ксердечного согласия». Но этот вопрос был скорее лишь теоретическим. Гораздо более важным было упоминание, в сослагательном наклонении конечно же, страха румынских правящих кругов перед лицом перспективы дальнейших угрожающих действий со стороны СССР.

Угроза была не надуманной, а настоящей и весьма актуальной. И об этом румыны знали не хуже немцев, венгров, турок, болгар и т. д. Знали о том, что Кремль не удовлетворен достигнутым, что ему мало Бессарабии с Северной Буковиной впридачу, полученных от Румынии в конце июня 1940 г. в результате советского ультиматума, что он добивается чего-то большего. Чего именно? Это еще не до конца ясно. Присоединения к СССР Южной Буковины? Влияния в Румынии? Гегемонии? Превращения Румынии в сферу своего монопольного влияния? Вероятно, да. Но нельзя с уверенностью утверждать, что он добивался упразднения этого государства, подобно тому как было упразднено государство польское.

Таких планов скорее всего не было. Но не было также и гарантии неучастия Советского Союза в совместном с Венгрией и Болгарией выступлении против румын. А о неудовлетворенности русских румынам было известно из первых рук. Не кто иной, как сам Молотов говорил об этом румынскому посланнику Г. Гафенку в беседе с последним 10 сентября 1940 г. в достаточно откровенных и не совсем дипломатичных выражениях. Коснувшись июньского бессарабского ультиматума Москвы, нарком, не щадя чувств собеседника и не выбирая вежливых фраз, заявил, что Советское правительство, «выставляя свои требования, не считало себя полностью удовлетворенныл, однако, не хотело начинать нового спора с Румынией. Советское правительство рассматривало предложения, сделанные тов. Молотовым, как минимальные»

Несомненно, что уже к лету 1940 г., когда германская военностратегическая активность на западном театре военных действий практически была исчерпана, центр тяжести экспансионизма европейских держав оси переместился в Юго-Восточную Европу и ключевое значение в советско-германских отношениях приобрела Румыния. Но несмотря на очевидную противоположность интересов в регионе, обе стороны до поры до времени делали упор не на конфронтацию, а на совместные действия, кооперацию и сотрудничество

За три дня до предъявленного Москвой 26 июня бессарабского ультиматума, как вытекает из беседы Молотова с послом Германии в СССР Ф. Шуленбургом 23 июня 1940 г., обе стороны вновь констатировали, что «балканский вопрос может быть совместно мирным путем разрешен Советским Союзом, Германией и Италией...». Из слов Шуленбурга, вскользь оброненных им, однозначно следует, что между СССР и Германией уже с осени 1939 г. имелось специальное "соглашение о Бессарабии", что косвенно подтвердил и нарком тем, что он настойчиво, вновь, и вновь, добивался авторитетного подтверждения со стороны нацистского ми-

1) Подтверждает ли Риббентроп то, что было сказано во время переговоров осенью прошлого года о Бессарабии, и остается ли сказанное в силе на сегодняшний день?» Нарком получил от немцев требуемое подтверждение, но лишь в принципе. Не отрицая права СССР на Бессарабию, свое согласие содействовать осуществлению этих прав они обусловили рядам экономических и политических условий. В их числе были: строгое соблюдение хозяйственных интересов Германии, прежде всего гарантирование бесперебойности поставок продовольствия и остродефицитных нефтепродуктов для германской военной машины. Германия, заявил посол Шуленбург, «не имеет политических интересов в Бессарабии, но имеет там хозяйственные интересы, которые теперь увеличились в связи с войной»

Чрезвычайно важным, отчасти тесно связанным с первым, было другое категорическое германское требование не допустить ни при каких обстоятельствах открытия военных действий против Румынии, которое, как не без оснований опасались в Берлине, немедленно повлекло бы за собой вовлечение в военный конфликт с Румынией Венгрии, а возможно, и Болгарии. Третье условие, более чем оригинальное, хотя по всей видимости, не столь жизненно важное с точки зрения германских стратегических интересов, в подаче посла звучало так: «СССР заявит о своих претензиях на Бессарабию только в том случае, если какая-либо третья страна (Венгрия, Болгария) предъявит свои территориальные претензии к Румынии и приступит к их разрешению. СССР же не возьмет на себя инициативу в этом вопросе». Советское правительство попросту проигнорировало это странное предложение, и Молотов не счел нужным даже отреагировать на него.

Помимо всего этого немцы опасались возникновения в Румынии, в тылу сражавшихся на Западе германских армий, хаоса в случае советского выступления, к тому же в момент, когда, по словам посла, «Германии сейчас дозарезу нужны нефть и другие продукты, получаемые из Румынии». С последним доводом номинальный глава Советского правительства с готовностью согласился, пообещав «сделать все возможное, для того, чтобы "не затронуть" экономические интересы Рейха». Все остальные требова-

В оставшиеся до ультиматума три дня неожиданно и неизвестно откуда появившийся буковинский вопрос как бы заслонил собой главный факт молниеносный переход Советского Союза от деклараций к реализаций своих балканских планов.

25 июня 1940 г., за день до вручения ультиматума, глава советского правительства в беседе с послом Италии А. Россо сделал заявления идентичного содержания относительно позиции СССР по поводу венгерских и болгарских притязаний: «СССР не имеет никаких претензий в отношении Венгрии. С Венгрией у нас нормальные отношения. СССР считает претензии Венгрии и Румынии имеюшщими под собой основания.

С Болгарией у СССР хорошие, добрососедские отношения. Они имеют oríoààíèÿ стать более близкими. Претензии Болгарии к Румынии, как и к Греции, имеют под собой основания» (подчеркнуто нами. Аат.). Эти тщательно продуманные формулировки были, однако, идентичны только по вопросу о территориальных притязаниях к Румынии двух ее соседей. В остальном же отчетливо проявилось существенное различие в советском подходе к Венгрии и Болгарии, а в сущности к двум субрегионам Центральной и Юго-Восточной Европы. Акцентирование «нормальных отношений» с Венгрией и подчеркнутая незаинтересованность Советского Союза в делах Средней Европы означали желание довольствоваться лишь этим, не идти дальше "нормализации", т. е. не добиваться утверждения своего влияния в среднеевропейском регионе. Заявление же о поддержке болгарских притяз;шии не только к Румынии, но и к Греции, а в особенности намерение наладить с Болгарией «близкие отношения» было равно-

Беседа с итальянцем не оставила никаких сомнений относительно решимости Москвы полностью взять на себя инициативу в румынском вопросе, действовать в одиночку, не дожидаясь выступления Венгрии и Болгарии, а в случае необходимости вопреки желаниям Берлина и Рима не останавливаться перед еприменением силы». Намек был понят и принят. Из Берлина необычайно быстро пришел в целом положительный ответ на поставленные перед нацистским руководством вопросы. 25 июня Шуленбург представил этот ответ Молотову. Суть его сводилась к четырем основным положениям:

"1. Германское правительство в полной мере признает права Советского Союза на Бессарабию и своевременность постановки этого вопроса перед Румынией.

2. Германия, имея в Румынии большие хозяйственные интересы, чрезвычайно заинтересована в разрешении бессарабского вопроса мирным путем и готова поддержать Советское правительство на этом пути, оказав со своей стороны воздействие на Румынию.

3. Вопрос о Буковине является новым, и Германия считает, что без постановки этого вопроса сильно облегчилось бы мирное разрешение вопроса о Бессарабии.

4. Германское правительство, будучи заинтересованным в многочисленных немцах, проживающих в Бессарабии и Буковине, надеется, что вопрос об их переселении будет решен Советским правительством в духе соглашения о переселении немцев с Волыни".

Пункт, содержавший просьбу к СССР отнестись благожелательно к буковинским немцам, был равнозначен признанию de facto советских притязаний на Буковину. Но не de jure. Вынужденная уступка со стороны Германии способствовала углублению ее разногласий с Советским Союзом. Немцы уступили, в сущности, силовому давлению, не имея возможности или не желая противопоставить силу силе за год до 22 июня 1941 г. Тем не менее германская сторона сочла необходимым зафиксировать свои возражения в телеграмме Риббентропа от 25 июня 1940 г. Молотову, о чем можно косвенно судить по высказываниям последнего B беседе с Шуленбургом (косвенно потому, что вопреки общепринятому правилу составители XXIII тома «Документов внешней политики» почему-то не привели текста телеграммы даже в приложении).

С другой стороны германо-итальянская ось всячески уклонялась от активной поддержки Венгрии против Румынии по той простой причине, что последняя "весила" на порядок тяжелее своей соперницы. Весной 1940 г. еще не созрели'международные условия и предпосылки для реализации венгерских планов в отношении Румынии и прежде всего ввиду однозначного нежелания ближайших венгерских союзников спешить с поддержкой этих планов. Апрельский вояж венгерского премьера Телеки в Рим, к первому и самому надежному, казалось бы, союзнику Венгрии, предпринятый с целью зондажа позиции Италии в румынском деле, утешительных результатов не принес. По словам самого Телеки, сказанным по возвращении в Будапешт словацкому посланнику и тотчас же переданным последним советскому полпреду

Неуверенность в твердой поддержке союзников по Антикоминтерновскому пакту послужила дополнительным стимулом дрейфа Венгрии в сторону Москвы и стремления добиваться ее благосклонности несмотря на идеологическую несовместимость с социалистическим советским строем, характерную для хортизма с его ярко выраженной антикоммунистической и христианско-национальной идеологией. И потому даже самые незначительные факты, свидетельствовавшие об изменениях в настроении кремлевских правителей, вроде неупоминания Венгрии в выступлении Молотова на шестой сессии Верховного Совета СССР 29 марта 1940 г. ', становились поводом для беспокойства в Будапеште. Именно о причинах такой кзабывчивости» руководителя советского внешнеполитического ведомства допытывался у Шаронова статс-секретарь венгерского МИД Уллейн-Ревицки 17 апреля 1940 г.

Зато мадьяры с энтузиазмом встретили заявление того же Молотова о том, что «второго Версаля не будет!». На это граф Чаки, венгерский министр иностранных дел, в беседе с Шароновым отреагировал немедленно, поспешив - сделать уточняющее венгерскую позицию заявление.' «Ни Версаля, ни Трианона. Мы уже заявляли, что ждать до греческих календ не будем; но, если даже победят союзники, то повторяю, мы начнем воевать!» Но до готовности довоевать» было еще очень и очень далеко, и чтобы эти угрозы обрели реальность, должны были произойти еще другие события, главными действующими лицами в которых предстояло быть двум близнецам-антиподам гитлеровской Германии и Советскому Союзу.

Летом 1940 г. вслед за молниеносным успехом германского «блицкрига» на западе наступил новый этап дестабилизации на востоке континента. Относительная самостоятельность малых наций, зажатых между Германией и СССР, стала еще более призрачной в результате военного поражения англо-французских сил, когда роль и влияние Запада B Средней Европе и на Балканах приблизились к нулю. Соответственно возросли роль и влияние в регионе Германии и СССР. Как ни странно, сами правители малых восточноевропейских стран как бы добровольно шли навстречу желаниям сильных соседей и, соревнуясь друг с другом, старались как можно скорее добиться их благосклонности„не считаясь ни с каким ущемлением собственного суверенитета, а позднее и с полным его уничтожением во имя так .называемых «национальных» интересов. Мотивы, которыми при этом руководствовались соперничавшие из-за Трансильвании Бухарест и Будапешт, были существенно различны. Если экспансионистские устремления Венгрии, «обиженной» Версалем более, чем любая из,проигравших первую мировую войну стран, в какой-то мере естественны, логичны и поддавались рациональному объяснению, та совершенно иначе обстояло дела с причинами, побуждавшими Бухарест рваться с неменьшим рвением, чем Будапешт, в объятия Гитлера — Муссолини. Если Венгрия, как и Германия, могла добиться осуществления своей национальной программы на путях ревизии, реванша и войны, то, по логике вещей, Румыния, наоборот, должна была бы, казалось, избегать всего этого и держаться подальше от тех сил, которые были заинтересованы в нарушении версальской системы, сделавшей возможной возникновение «Великой Румынии».

Роковой для Румынии исторический момент наступил в конце июня 1940 г., когда разгром Франции и оттеснение Англии за Ла-Манш придали необычайную смелость и прыть трем румынским соседям, выжидавшим удобного случая, чтобы предъявить свои претензии на облюбованные ими куски румынского пирога. Сигнал к частичному разделу «Великой Румынии» подала Москва. Поздней ночью 26 июня 1940 г. вызванный в МИД румынский посланник Давидеску получил из рук В. М. Моло-

Не исключено, что благорасположение советского руководства к Венгрии было вызвано, помимо всего прочего, также желанием досадить немцам, при том, что германское господство в среднеевропейском регионе в принципе Кремлем и не оспаривалось. Еще одно тому свидетельство обоюдные попытки сближения, предпринятые сразу же после завершения Москвой бессарабско-буковинской операции. Пикантность складывавшейся после MoJIoTQBGKQFo ультиматума ситуации заключалась в том, что все три соседние с Румынией государства действовали синхронно, не заключив предварительно никаких, ни явных, ни тайных направленных против Румынии соглашений, скорее всего даже не сговариваясь на этот счет, судя по имеющимся в нашем распоряжении документам советских архивов. Главное, однако, было не в том. Важен был прецедент. Ибо, как писал советский полпред в Бухаресте, «в первую очередь факт возвращения нам Бессарабии разрушил тезис о целостности Румынии и открывал Венгрии (добавим от себя: и Болгарии. — Авт.) возможность для предъявления своих требований». Почин был сделан. Как говорил венгерский военный атташе в Москве Г. Фараго во

Урегулирование бессарабского кризиса не сняло напряженности советско-румынских отношений, что и обусловило дальнейшее сближение СССР и Венгрии, причем инициативной стороной в этом процессе, естественно, выступал не утоливший еще жажду приобретений Будапешт. Изъявления чувств дружбы и симпатии к СССР из уст официальных представителей Венгрии после 27 июня 1940 г., когда стало известно о бессарабском ультиматуме Молотова, следовали одна за другим. В середине июля министр иностранных дел ескромно» заметил, что отношения Венгрии с СССР лучше, чем с Румынией и Югославией (даже!). Выступая на заседании парламентской комиссии по иностранным делам, министр иностранных дел умудрился в ходе одного заседания трижды упомянуть о Советском Союзе и все три раза câ чрезвычайно дружественном тоне». Даже в ответ на запрос закарпатского депутата Броди «о пропаганде в Закарпатской Украине в пользу СССР» министр невозмутимо заявил, что он ~может только выразить свое удовле-

Впрочем, особой нужды в договорном оформлении союза между СССР и Венгрией не было. Помимо отсутствия такого желания у обеих сторон, подобный шаг был бы чреват непредвиденными осложнениями во взаимоотношениях каждой из них с Германией и-Италией. В особенности для Венгрии. Однако соблазн в демонстрации вовне, по крайней мере с целью оказать давление как на Румынию, так и на собственных союзников, у мадьяр летом 1940 г. был как никогда велик. Причина была одна явное нежелание Гитлера и Муссолини, как мы видели, форсировать претворение в жизнь трансильванских чаяний BBHFpoB. В этой ситуации Советский Союз, как представлялось венграм, становился единственной державой, на которую Венгрия могла опираться в данном деле. Ободренная успехом первого удара по территориальной целостности румынского соседа, в начале июля венгерская сторона решила приступить к реализации собственных целей. Все началось с венгерского зондажа в Москве.

3 июля 1940 г., всего через несколько дней после капитуляции Бухареста, правительство Венгрии через своего посланника в Москве Криштоффи обратилось к Советскому Союзу за поддержкой в трансильванской проблеме, думается, не запросив при этом предварительной санкции у Берлина. Криштоффи поставил перед Молотовым вопрос прямо и с явным желанием втянуть СССР в венгеро-румынский конфликт вокруг Трансильвании. «Не может ли» советское правительство, спросил посланник, повлиять на К)гославию с тем, чтобы она сохранила спокойствие в случае, если Венгрия будет вынуждена вступить в конфликт с Румынией». Т. е. речь шла о том, чтобы удержать Белград от попыток выступить в поддержку его союзницы Румынии в случае венгерского нападения на нее. Вопрос был поставлен ребром, без обычных в таких случаях дипломатических экивоков. Он явно не застал- врасплох собеседника. Нарком не стал выражать ни удивления, ни возмущения. И в принципе не отклонил не совсем обычную

4 июля состоялась новая встреча. На этот раз инициативу взяла на себя советская сторона. Молотов решил проинформировать правительство Венгрии об отношении к ней Советского Союза. Сделал это в своеобразной, косвенной форме. Сначала он спросил Криштоффи, получил ли Будапешт информацию об этом от правительства Италии. Узнав о том, что посланнику об этом ничего не известно, он изложил советскую позицию. Советское правительство, заявил нарком, «считает свои отношения с Венгрией нормальными; СССР не имеет никаких претензий по отношению к Венгрии; Сов[етское] пра[вительство] считает, что претензии Венгрии к Румынии имеют под собой основания». Далее последовало уже нечто новое. «...такой же позиции представители СССР будут придерживаться в случае созыва международной конференции, на которой эвентуально будет стоять вопрос о притязаниях Венгрии к Румынии», добавил Молотов

Значение последнего заявления состояло в том, что, Во-первых, по форме оно напоминало уже определенное обязательство. Во-вторых, оно говорило о готовности СССР участвовать в решении трансильванского вопроса на международной конференции. В-третьих, обязательство было подкреплено однозначным обещанием придерживаться указанной позиции (т. е. признания обоснованности венгерских притязаний) и на предполагаемой конференции. Кроме того председатель Совнаркома предложил заключить с Венгрией выгодный для нее торговый договор о торговле и мореплавании, который был согласован и подписан в рекордно короткие сроки — 3 сентября 1940 г.

Идея созыва международной конференции по трансильванскому вопросу, будучи поддержана другими заинтересованными странами, дала бы положительный результат с точки зрения интересов Венгрии. Но еще больше выгод она сулила Советскому Союзу, ибо участие в подобной конференции сразу выводило бы его а число держав, решавших судьбу Юго-Восточной Европы. На

Словом, все шло хорошо, и оба правительства готовились в спешном порядке обменяться военными атташе. В Будапеште царило отличное настроение и потому, что в течение первой недели июля отпали опасения насчет возможного выступления Югославии в случае конфликта Венгрии с Румынией. Добрые вести приходили и из Софии о форсированных военных приготовлениях Болгарии (о мобилизации одного корпуса и трех армий), а главное о том, что прошла болгарская боязнь ,', Турции. Так, по крайней мере, считал венгерский минист иностранных дел И. Чаки, несколько приукрашивая картину, ,; ибо на самом деле болгар продолжала по-прежнему беспокоить [' концентрация турецких войск у болгарской границы. Но несмотря на.это 5 июля в беседе с посланником Болгарии в Будапеште Точевым, «который много говорил о Добрудже», благородный граф не задумываясь посоветовал болгарину рекомендовать своему правительству «начинать»...!

Сама Венгрия была, по-видимому, действительно готова ринуться в бой за Трансильванию. В ответ на «заинтересованный» вопрос советского полпреда относительно состояния военных приготовлений Чаки, ничуть не удивившись вопросу и нисколько не таясь, охотно раскрыл перед представителем дружественного соседа государственную военную тайну. Как писал в своем донесении Шаронов, венгерский министр иностранных дел «охотно сообщил», что «мобилизация закончена, что -численность армии доведена до 1 миллиона, что сегодня вечером кончаются последние перевозки в связи с перемещением войск и что Венгрия готова начать войну» (подчеркнуто нами. Авт.). Далее он сказал, что его страна немедленно начнет войну, «если будет убит хоть адин венгр в Трансильвании, ...несмотря на советы наших союзников по оси». Венгерский дипломат «под строжайшим секретом» сообщил о своей вместе с премьером Телеки предстоящей встрече с Гитлером, Риббен-

Югославы, как и турки, «опасавшиеся исчезновения с карты Балкан Румынии, пытались оказать на Москву умиротворяющее воздействие. Югославию, как и Турцию, перспектива иметь под боком у себя вместо Румынии великую и могучую советскую державу, страшила не менее, чем эвентуальная возможность полного подчинения Румынии Германии. Посол Югославии в Бухаресте А. Авакумович 9 июля в беседе с советским полпредом А. И. Лаврентьевым, коснувшись настойчивых и безуспешных попыток Бухареста улучшить отношения с Советским Союзом, высказал мнение, что «в этом вопросе все зависит от СССР (подчеркнуто нами. Авт.) и любой какой-либо жест со стороны СССР, сделанный с целью показа некоторого внимания СССР к Румынии, мог бы иметь исключительно большие последствия для улучшения отношений между СССР и Румынией». И это спасет ее «от полного подчинения» Германии . Однако, обнадеживающих жестов от Москвы, насколько нам известно, Бухарест так и не дождался. Таким образом-, тучи над Румынией продолжали сгущаться и после того, как она удовлетворила все предъявленные ей Кремлем требования.

Теперь, в новых условиях, возникших в восточной части Балкан после отторжения от Румынии Бессарабии и Северной' Буковины, речь, в сущности, могла идти не столько о дальнейших частичных территориальных уступках соседям с ее стороны, сколько о самом существовании Румынии как государства. Именно поэтому 1940 год оказался самым тяжелым в истории Румынии после 1916 — 1917 гг., когда она была оккупирована войсками центральных держав. В эти жаркие летние месяцы 1940 г. в дипломатических кругах Будапешта, Софии, Бухареста и других европейских столиц все чаще стали поговаривать о предстоящем марш-броске

Так поступил и руководитель болгарской миссии в Бухаресте, !,,' который поинтересовался 9 июля у дипломатического представи';, теля СССР, -«верны ли разговоры, что советские войска не остано- ~, вятся на Пруте» "". Как бы то ни было, обложенные с трех сторон далеко не дружественными соседями, румыны должны были счи' таться и с подобными слухами. Между тем убедительных доказа'" тельств отсутствия у СССР агрессивных намерений Румыния не получала по-прежнему, что неизбежно должно было привести, с ,', одной стороны„к возрастанию страха, а с другой к дальнейше- ,,I му ее сближению с державами оси.

16 июля на встрече B Бухаресте с Лаврентьевым посол Югосла' вии Авакумович вновь вернулся к своей излюбленной теме о ;, ежесте». Такой жест, говорил югослав, необходим для того, что,. бы показать румынам, что им ~нечего бояться Советского Союза», ~; и чтобы епарализовать усиливающееся влияние Германии на Ру, мынию». Ответ на эти вполне разумные советы был достоен дис," циплинированного советского чиновника от дипломатии. В таких случаях, заметил высокомерно полпред, ~в сближении более за; интересована малая страна. Пусть у руководителей такой страны ,',, болит голова за сохранение независимости своей страны. Нет на,'., добности доказывать мирную политику Советского Союза какими", то мелкими жестами» . С аналогичной просьбой к советскому ~" представителю неоднакратно обращался и турецкий дипломат ' .

С другой стороны, было так же очевидно, что Германия вряд ли была готова отдать свою верную и стратегически более важную, нежели Венгрия, румынскую союзницу на съедение мадьярам, тем более в союзе с русскими. Поэтому она всячески оттягивала урегулирование трансильванского спора. Ей было необходимо сохранить Румынию в качестве поставщика стратегического сырья и как будущего союзника против СССР. И в то же время не слишком раздражать нетерпеливую Венгрию. Этими трудно согласуем ы ми друг с другом целями руководствовалась германская дипломатия в течение всего венгеро- румынского конфликта, вплоть до самого Венского арбитража, т. е. до конца августа 1940 г. Пытаясь умаслить мадьяр и сбить их боевой задор, в июле-августе сорокового она предприняла ряд маневров с целью предотвратить открытый конфликт между двумя своими союзниками и не дать возможности Москве стать арбитром в их территориальном споре. Сначала немцы попытались добиться своей цели обещанием некоторых. территориальных уступок Венгрии за счет Румынии, но... после окончания войны. Ни то, ни другое, ни неопределенность размера обещанной территории, ни сроки реализации данного обещания мадьяр категорически не устраивали . Итоги-

Такая позиция «оси» толкала венгров на сближение с Москвой, а румын в объятия немцев. В глазах нацистских руководителей мадьяры с их непомерными амбициями становятся чем-то вроде обузы, словом, неудобным союзником, территориальные их притязания к Румынии чрезмерными и, по словам руководителя бюро Риббентропа, «несправедливыми >, «далеко идущими» '

Свидетельством усиливавшегося недовольства Гитлера венгерским своим союзником стало совещание высших руководителей Германии, Болгарии, Румынии и Словакии в австрийском городе Зальцбурге 28 июля 1940 г., на которое не была приглашена Венгрия единственная из стран, непосредственно причастных к стоявшим в повестке дня встречи вопросам! Румынам был дан совет уступить «обоснованным требованиям» болгар (в вопросе о Южной Добрудже), словакам отложить свои территориальные притязания к Венгрии до окончания войны, Болгарии, Румынии и Венгрии (косвенно) решить свои споры мирно, путем двусторонних переговоров. 31 июля у Молотова состоялся обстоятельный разговор на эту тему с Шуленбургом. Прослушав достаточно подробную и в меру откровенную информацию последнего, советский руководитель в 4-х пунктах резюмировал итоги состоявшихся в Германии переговоров по балканскому узлу противоречий, при этом расставив акценты по-своему:

1. Первое и самое главное «Германия не участвует как а,.:- битр в будущих переговорах между Румынией, Венгрией и Болгарией» (выделено нами. Авт.).

2. «Германия дала Венгрии совет сделать разумное предлож:.- иие, то есть Германия считает требования Венгрии преувеличег-

3. «Германия дала совет Румынии уступить и договориться как вотношении Венгрии, , так и Болгарии».

4. «В отношении Южной Добруджи Германия дала совет Румынии уступить ее Болгарии» "". Из всего, что было сказано в ходе беседы, совершенно ясно вытекает, что больше всего советскую сторону интересовал вопрос об арбитраже, то есть опасное для СССР усиление позиций фашистской Германии в неоккупированной части Европы, в регионе, где все еще сохранялось советское влияние. Вот почему категорическое заявление посла Шуленбурга о том, что германское правительство «не претендует на роль арбитра», не устранило цолностью подозрений главы советского правительства как насчет арбитража, так и дальнейших намерений германского руководства.

Между тем происшедшее в июле 1940 г. ужесточение позиции «третьего рейха» в отношении Венгрии и открытое германское неодобрение масштабов венгерских требований к Румынии ясно проявились в этом разговоре Шуленбурга с Молотовым, когда посол в категорической форме констатировал, что о передаче всей Трансильвании не может идти речь. В Берлине к этому времени сложилось свое представление об основных принципах урегулирования трансильванскага вопроса, главным из которых был обмен населением, а не присоединение всей или большей части края к Венгрии. Немецкий план исходил из того, что венгерское население, проживавшее в отдаленных от венгерской границы районах Румынии должно'быть переселено поближе к границе с Венгрией с некоторыми несущественными исправлениями границы в ее пользу.

На основании информации, поступавшей по разным каналам к представителям СССР о результатах июльских совещаний у фюрера, у них постепенно складывалось впечатление, что намечавшееся державами «оси» решение спора по Трансильвании «будет не в пользу Венгрии». На Гитлера «произвело определенное впечатление, когда румыны показали старую этнографическую карту». Рассказавший об этом эпизоде Фабрициус, германский посол в Бухаресте, высказывая, как бы свое личное, мнение, заявил советскому дипломату, что «поддерживает позицию Румынии урегулировать румыно-венгерские отношения уступкой небольшой пограничной полосы и переселением туда 450 тысяч венгров» ".

К тому же, налицо было по меньшей мере совпадение интересов Москвы и Будапешта в румынском вопросе, а в известной мере также и в их отношении к Германии. Немцев не могло не беспокоить то обстоятельство, что обе страны подчеркнуто демонстрировали согласие почти что на уровне близком к «сердечному». А слухи были того крепче. В начале августа, например, в Будапеште было много разговоров о том, что Советский Союз, «наладив сейчас хорошие отношения с Венгрией, толкает Венгрию против Румынии, с тем, чтобы при войне Венгрии с Румынией получить себе еще какие-нибудь территории от Румынии» '

Документальных доказательств тому, что рассказывал югославский посланник советскому полпреду, аккуратно излагая эти слухи, разумеется, нет и сегодня. Но напряженность во взаимоотношениях СССР с Румынией, с одной стороны, и близость его с Венгрией, с другой, ни для кого уже не являлась секретом. Таким образом, Берлин имел лишнее дополнительное основание торопиться с решением трансильванского вопроса. Справедливости ради отметим, что и он оказался перед отнюдь не легким выбором решить головоломнейший ребус без чересчур чувствительного ущемления вовлеченных в конфликт сторон и не оттолкнуть при этом от себя ни одну из них. Сравнительно легко и довольно быстро раз-

Гитлер, однако, никак не мог, да и не хотел, так же «решительно предложить» той же Румынии, лишившейся не без его помощи Бессарабии и части Буковины, отдать вдобавок еще и жемчужину румынской короны Трансильванию. Это было бы слишком даже для фюрера, имевшего к тому же особые виды на Румынию в связи с грядущей агрессией на востоке. По мере развертывания румынского кризиса все отчетливей стали вырисовываться контуры нацистского плана дипломатической подготовки ' войны против России. Как писал в Москву советский полпред в Бухаресте Лаврентьев, преподнеся в «дар» Болгарии Южную Добруджу, Германия «хотела „онемечить" болгарское общественное мнение и ослабить симпатии болгарского народа к Сов[етскому] Союзу» ''. Еще более категорично были сформулированы его оценки по поводу румынской политики Берлина. Перечисляя цели, которые ставила перед собой «Германия, вставая на сторону Румынии в вопросе венгерских притязаний», Лаврентьев отмечал:. «Сохранить румынское государство как более мощное государство, рассматривая его как возможн.ый пла.цдарм против Сов(втского] Союза. и как плацдарм для дальнейшего проникновения на Балканы» . В донесении отмечалась также бурная германская активность в самых различных сферах жизни Румынии, от экономики до идеологии и культуры, прогерманская позиция румынских газет и т. п. «Румынская политика по отношению к СССР, констатировал посланник, будет исходить: а) из общей политики стран „оси" по отношению к Сов[етскому] Союзу, 6) из некоторой боязни, как бы Советский Союз не захотел использовать те осложнения, которые могут появиться между Румынией и Венгрией при разрешении территориального спора... »

Под нараставшим германским нажимом в первой половине августа между румынами и мадьярами состоялись первые контакты. Сразу же выявилась принципиальная несовместимость исходных позиций сторон. Румынскому предложению принять за основу будущих переговоров обмен населением Венгрия противопоставила территориальный принцип, как кардинальный метод решения спорных вопросов. Мадьяры не скрывали, что они будут до-

Так оно и случилось. Немцам хотя и удалось посадить двух своих непримиримых союзников за стол переговоров, проходивших в румынском городе Турку-Северин с 16 по 24 августа 194О г., но большего добиться им не удалось. Примирение не состоялось. Уже сам состав венгерской делегации, в которую помимо руководителя делегации дипломата А. Хори входило в основном высшее армейское руководство Венгрии (начальник оперативной группы венгерского Генштаба генерал Надай, начальник П Отдела Генштаба полковник Уйсаси и др.), по мнению советского полпреда в Венгрии Шаронова, не давал возможности «говорить о серьезной уверенности у венгров договориться мирным путем» ' . В письме к замнаркома иностранных дел СССР В. Г. Деканозову 17 августа 1940 г. полпред выражал сомнение в благоприятном исходе переговоров . Причины очевидны. Мадьяры хотели слишком' многого они потребовали возвращения всей Трансильвании. Румынская делегация, которую возглавлял трансильванец В. Поп, предлагала Венгрии лишь незначительное исправление границ в ее пользу с последующим обменом румынского и венгерского населения. Румыния, избавленная благодаря уступке Южной Добруджи Болгарии от угрозы борьбы сразу на два фронта и имея за спиной мощную, как ей казалось, поддержку Германии, на двусторонних переговорах в Турку-Северине чувствовала себя достаточно уверенно. Румынская позиция также не давала надежд на компромиссное решение территориального спора. Венгры занервничали. «Чрезвычайно большую подозрительность и возмущение вызывает у венгров тактика Румынии, писал полпред Шаронов в Москву 17 августа, направленная, как понимается здесь, к тому, чтобы, удовлетворив Болгарию Южной Добруджей, оставить только одного противника Венгрию, имея в этом случае в перспективе или

Переговоры зашли в тупик. Венгры заявили, что их дискриминируют. Как отмечал впоследствии тогдашний министр иностранных дел Румынии М. Манойлеску, венгры требовали, чтобы емы отдали им acro Трансильванию, так же, как мы отдали СССР всю Бессарабию» ' . Площадь же уступаемых Румынией Венгрии территорий не превышала одной десятой венгерских территориальных претензий и представляла собой узкую пограничную полосу. Переговоры по инициативе венгерской стороны временно были прерваны. Делегации разъехались для консультаций со своими правительствами. Следующая встреча должна была состояться после ознакомления каждого из правительств с позициеи партнера по переговорам

В то же время каждая из сторон пыталась заручиться поддержкой Германии. В свою очередь Германия, так же как и Италия, все же стала склоняться поддержать требования Венгрии и не доводить дело до военного конфликта. 18 августа 1940 г. министр иностранных дел Венгрии И. Чаки получил от венгерского посланника в Берлине шифротелеграмму о том, что Румынии под нажимом Германии не останется ничего другого, как пойти на уступки Венгрии. Поэтому Чаки рекомендовал главе венгерской делегации А. Хори вести в Турку-Северине переговоры об обмене населения лишь после того, как будет достигнуто соглашение о новой линии границы . Дальнейшие переговоры, начавшиеся 19 августа, также ни к каким результатам не привели. 25 августа было опубликовано коммюнике, представленное венгерской и румынской делегациями средствам массовой информации, о ходе переговоров в Турку-Северине. В нем говорилось: «Ввиду того, что было невозможно найти общую базу для соглашения, переговоры по просьбе венгерской стороны считаются закрытыми»

Буквально на следующий день после тога как делегации разъехались, правительство Венгрии вновь обратилось за помощью к

То, что происходило в Бене в эти два дня (29 — 30 августа), мало чем напоминало арбитраж в обычном понимании, ибо не было там никаких переговоров, а был голый, ничем не прикрытый, диктат. Самозваные арбитры Риббентроп и Чиано нагло и бесцеремонно вели себя со своим румынским коллегой, который толком-то и не представлял, зачем он собственно вызван. Известно было ему лишь то, что разговор пойдет о трансильванских делах. И больше ничего. Во дворце Бельведер министр иностранных дел Румынии М, Манойлеску был проинформирован, что ему предстоит подать ходатайство об арбитраже для решения спора вокруг Трансильвании. Едва он успел выполнить предписания хозяев,. как на столе появилась карта, разделившая Трансильванию на едва куска линией, вонзившейся в самое сердце Карпаты.

Согласно арбитражному решению, к Венгрии отошли северная и северо-восточная части Трансильвании общей площадью в 43 тыс. кв. км с населением более 2. 5 млн. тыс, человек, из которых более 1 млн. были румыны. Почти полмиллиона венгров остались в южной Трансильвании, т. е. в Румынии, что подчеркивало практическу~о невозможность совмицения этнических гран"щ с государственными в условиях чрезмерно высокой чересполосицы расселеиия. Б справке, составленной эксперт;1ми НКИДа СССР в 1943 г. («Румыно-венгерские противоречия») справедливо подчеркнуто:

Под иноземной властью в разных частях Трансильвании оказались сотни тысяч румын и мадьяр, а проводившаяся обоими государствами дискриминация по национальному признаку приняла ввиду ожесточения отношений чудовищный размах и безобразные формы. Настолько, что началось повальное бегство румын из Венгрии, а мадьяр из Румынии. В этих усло-- виях не могло быть и речи о каком бы то ни было восстановлении попранных прав или исторической справедливости. По оценке экспертов НКИД, новая граница с легкой руки арбитров преднамеренно и с явным умыслом была проведена таким образом, что она заранее содержала в себе зародыш будущих трений и конфликтов: отделение городов от пригородов, разрыв железнодорожных и шоссейных дорог, раздел частных владений, очутившихся по обеим сторонам границы, и невозможность их обработки в силу установленного жесткого пограничного режима и т. д. Поразительно, что ущемленной и обиженной считала себя не только Румыния, лишившаяся солидного куска территории с жизненно важными для ее народного хозяйства источниками минерального сырья, но и Венгрия, получившая эти территории. К ней отошли главным образом аграрные районы, а высокоразвитые индустриальные зоны южной Трансильвании и Баната Гитлер оставил в Румынии, дабы избежать ослабления венгерской зависимости от германской промышленности. В выигрыше оказалась прежде всего Германия.

Однако необходимо отметить, что в период подготовки и проведения Венского арбитража Гермдния отлично разыграла «русскую карту».

Летом 1940 г., когда вопрос о принадлежности Трансильвании стал под нажимом держав оси предметом международного торга, произошло новое резкое ухудшение советско-румынских отношений. Как никогда ранее то есть даже накануне советского ультиматума относительно Бессарабии участились пограничные инциденты между СССР и Румыниеи: обстрелы военных постов и мирных поселений, облет военными самолета-

В кругах дипломатического корпуса в Москве поговаривали даже, что «Советы, не колеблясь, согласились содействовать успеху арбитража, угрожая румынам опасностью русского вторжения, чтобы ослабить их сопротивление . Эта версия ничем не подкрепляется, тем более что, как видно из документов, советская сторона не была осведомлена о предстоявшем арбитраже в Вене '. Но. объективно советское поведение оказалось далеко не последним аргументом, склонившим Бухарест к уступчивости. 29 августа, в день прибытия Манойлеску в Вену, в Москве румынский посол Гафенку в три часа пополудни попросил аудиенции у замнаркома иностранных дел В. Г. Деканозова, но получил категорический» отказ. Однако вечером того же дня уже сам Деканозов пригласил посла в НКИД, причем буквально заставил его явиться уже в полночь, а когда тот прибыл, то вручил вербальную ноту угрожающего содержания

Венское решение, принятое 'без участия и даже без всякого предварительного уведомления советской стороны,.фактически за ее спиной, явилось неожиданностью для Кремля. Активную роль Гитлера в разрешении румыно-венгерского конфликта и сам «характер арбитражного решения в Вене» в Москве расценили как шаг к осуществлению германских бипланов продвижения к Черному морю и к проливам», «к полному подчинению стран Дунайского бассейна германскому влиянию» . «Германия, принимая решение передать Венгрии часть Трансильвании, клинообразно влезающую в Румынию, почти до Брашова, исходила из своей цели последовательного экономического и политического подчинения Румынии и создания из Румынии и венгерской Трансильва-

Еще больше встревожила советских руководителей поступившая к ним конфиденциальная информация о перевооружении румынской армии, а также о приглашении правительством И. Антонеску в страну германских войск и военных инструкторов для переобучения армии. После некоторых раздумий советские дипломаты в Бухаресте пришли к заключению, что причиной непонятных тогда шагов румын является не иначе как «обещание со стороны Италии и Германии, что после перевооружения румынской армии с помощью держав «Оси», Германия и Италия приложат все силы к тому, чтобы возвратить Румынии утраченные области» ", т. е. Бессарабию и Северную Буковину.

Играя на противоречиях между Венгрией и Румынией, нацистская Германия сумела довольно прочно привязать к себе обе страны. Трансильвания и после Венского арбитража продолжала оставаться «яблоком раздора» в румынско-венгерских отношениях. Каждая из сторон надеялась в недалеком будущем решить территориальный спор в свою пользу. Гитлер, в свою очередь, делал многообещающие намеки правительствам как Румынии, так и Венгрии на возможность приращения территорий каждой из стран, в том числе за счет дальнейшей перекройки Трансильвании, требуя взамен верность «третьему рейху».

Венский арбитраж также показал, что произошли очевидные изменения в советско-германских отношениях. К осени 1940 г. можно было констатировать, что Германия откровенно стала игнорировать договоренности, подписанные с СССР в августе 1939 г. по пакту Молотова — Риббентропа. Хотя договор включал статью о взаимных консультациях между Германией и СССР по вопросам, затрагивающим интересы обеих стран, Венский арбитраж был проведен без ведома советских руководителей, за их спиной. Об этом в достаточно жесткой форме заявил 31 августа 1940 г. Молотов в беседе с Шуленбургом: «Германское правительство нарушило эту статью, не проконсультировавшись с Советским правительствам в вопросе, который не может не затрагивать интересы СССР, т.к. дело идет о

Введение в октябре 1940 г. германских войск в Румынию, гарантии, предоставленные ей Германией, создали барьер на пути продвижения СССР на Балканы. Гитлер, пристегнув к себе Румынию и Венгрию, получил в свое распоряжение важный плацдарм для нападения на Советский Союз.