Предыдущая Оглавление Следующая
3. Деградация террора
177
На годы революции 1905—1907 гг. приходится пик эсеровского террора. По подсчетам Д.Б.Павлова с января 1905 по конец 1907 г. эсерами было осуществлено 233 теракта (до 3 июня 1907 г., принятой в литературе дате окончания революции — 220 покушений) 2 ; сами эсеры, опубликовавшие статистику террористических актов в 1911 г., располагали данными о 216 покушениях, совершенных в период с 1902 по 1911 г. 3 М.И.Леонов, используя более детализированные эсеровские данные, приводит следующие расчеты: на 1905 г. приходится 54 теракта, 1906 — 78, 1907 — 68 (из них 38 — до 3 июня). После 1907 г. эсеровский террор фактически сходит на нет: в

2) Павлов Д.Б. Из истории боевой деятельности партии эсеров накануне и в годы революции 1905—1907 гг. //Непролетарские партии России в трех революциях. М., 1989.
3) Ивич М. Статистика террористических актов, совершенных партией социалистов-революционеров // Памятная книжка социалиста-революционера. Париж, 1911. Вып. 1.
177
1908 г. было совершено три покушения, 1909 — два, 1910 - одно и в 1911 г. два. 1

Ни одно из них не имело общенационального значения.

М.И.Леонов подсчитал, что на годы революции приходится 78,2% всех терактов, совершенных эсерами. Причем Боевой организацией было совершено лишь 5% от общего числа покушений (11, из них 5 в годы революции) 2 .

Терроризм был одним из важнейших компонентов революции; сбылись пожелания эсеровских теоретиков о соединении терроризма с массовым движением. Однако именно это соединение положило начало деградации террора и если успешные теракты кануна и начала революции подняли авторитет партии на невиданную высоту, то вскоре выяснилось, что джинн терроризма отказывается слушаться своих «хозяев», да к тому же производит на общество все более отталкивающее впечатление. Высшие успехи эсеровского терроризма одновременно знаменовали начало его разложения.

Собственно, первые тревожные признаки появились еще в 1904 г., когда в партии появилась группа «аграрных террористов» (лидеры — М.И.Соколов, Е.И.Лозинский), оформившаяся впоследствии, в 1906 г., совместно с так называемой «московской оппозицией» (В.В.Мазурин и др.) в «Союз социалистов-революционеров-максималистов», провозгласивший террор своим основным средством борьбы 3 . Этими эсеровскими раскольниками были совершены самые кровавые и отвратительные террористические акты в годы революции, в том числе взрыв дачи П.А.Столы-



1) Леонов М.И. Эсеры в революции 1905—1907 гг. Самара, 1992. С. 23; его же. Террор и русское общество (Начало XX в.) // Индивидуальный политический террор в России. XIX-начало XX в. М., 1996. С. 35.
2) Леонов М.И. Эсеры в революции 1905—1907 гг. с. 23-24. На то, что теракты, осуществленные БО, составляют относительно небольшую часть в общем «балансе» эсеровского террора, обратила внимание еще И.И.Ракитникова (Ин.Ритина[нрзб]) — Террор в «Заключении Судебно-следственной комиссии по делу Азефа» // Знамя труда. 1912. Февраль. № 40. С. 13.
3) См. подробнее: Павлов Д.Б. Эсеры-максималисты в первой российской революции. М., 1989.
179
пина 12 августа 1906 1 , а также самые крупные экспроприации — ограбление Московского общества взаимного кредита, когда партийную кассу за 15 минут пополнили 875 тыс. руб. и захват казначейских сумм (около 400 тыс. руб.) в Фонарном переулке в Петербурге. Причем последний «экс» стал и одним из самых кровавых 2 .

В программном отношении расхождения заключались в том, что «раскольники» не признавали программы-минимум, настаивая на осуществимости немедленной социализации земли, фабрик и заводов. В тактическом плане максималисты отдавали приоритет терроризму, считая его универсальным средством борьбы против самодержавия, эксплуататоров, а также лучшим методом агитации, способным в конце концов побудить массы к восстанию. Экспроприации максималисты рассматривали как особую форму классовой борьбы, средство «конфискации частных капиталов» и преодоления «фетиша собственности».

В 1906—1907 годах максималистами было совершено около 50 террористических актов. Отношение к человеческой жизни, не говоря уже о собственности, у максималистов было сходно с крайними анархистскими группами. Замечателен комментарий лидера максималистов М.И.Соколова («Медведя») по поводу многочисленных жертв среди «посторонних» при взрыве дачи Столыпина: «...Эти "человеческие жизни"? Свора охранников, их следовало перестрелять каждого в отдельности... дело не в устранении [Столыпина], а в устрашении, они должны знать, что на них идет сила. Важен размах... Каменную глыбу взрывают динамитом, а не расстреливают из револьверов» 3 . Эсеры



1) При взрыве дачи Столыпина пострадало около 100 человек. По неполным данным было убито на месте 27, ранено 33, из них двое умерло в ту же ночь (Энгельгардт М.М. Взрыв на Аптекарском острове. Цит. по: История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях / Сост. О.В.Будницкий. Ростов-на-Дону, 1996. С. 243). Впервые исследование Энгельгардта было напечатано в журнале «Каторга и ссылка». 1925. № 7.
2) См. подробнее: Энгельгардт М.М. Указ. соч. С. 278—281.
3) Григорович Е.Ю. Зарницы: Наброски из революционного движения 1905-1907 гг. Л., 1925. С. 61. Цит. по: Павлов Д.Б. Указ. соч. С. 184-185.
180
выпустили специальное заявление о своей непричастности к взрыву на Аптекарском острове и о моральном и политическом осуждении такого рода покушений. Заявление было во всяком случае необычным для революционной партии; Б.И.Николаевский высказал предположение, что оно было принято под давлением Азефа, испугавшегося возможной реакции своих работодателей из Департамента полиции 1 . Нам представляется, что дело было все-таки не столько в Азефе, сколько в беспрецедентности и жестокости покушения; оно, несомненно, способствовало дискредитации революционеров, применявших террористические методы борьбы. «Отблеск» его ложился и на эсеров. В глазах обывателя (ставшего к тому же теперь избирателем) особой разницы между террористами различных толков не было. Партия, пытавшаяся регулировать применение террора, приостанавливать или «запускать» его в зависимости от политической ситуации, не могла не думать о своей репутации. Не ставя своей задачей подробный анализ максималистского терроризма (это было сделано сравнительно недавно в монографии Д.Б.Павлова 2 ), отмечу, что его тактические установки и практика, несомненно, отталкивали общество и, с другой стороны, дискредитировали в его гла-

1) Николаевский Б. История одного предателя: Террористы и политическая полиция. М., 1991. С. 196—198. Пожалуй, единственным аналогом подобного заявления русских революционеров было письмо народовольцев американскому народу по поводу убийства анархистом Ш.Гито президента США Д.Гарфилда. Но там все-таки речь шла о «чужом» террористе. Интересно, что большевики оценили покушение на Столыпина совсем иначе. В первом номере «Пролетария» В.И.Ленин писал о вспышке терроризма в августе 1906 г.: «...покушение на Столыпина, убийство Мина, все это возбудило всеобщий интерес к вопросу о «партизанских выступлениях»... В общем и целом мы считаем обострение партизанской борьбы в России после роспуска Думы плюсом. Истребительная и беспощадная партизанская борьба с насильниками правительства представляется нам своевременной и целесообразной». (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 13. С. 365, 366). Приведенная цитата отчетливо демонстрирует, что в устах Ленина термин «партизанская борьба» был не более чем эвфемизмом.»
2) Кроме монографии Павлова, см. также: Geifman А. Thou Shalt Kill. P. 72—75, 81—83; История терроризма в России. С. 249-308.
181
глазах и других, более «умеренных» и политизированных, если так можно выразиться, «традиционных», террористов.

Роспуск Второй Думы вновь узаконил, с точки зрения эсеровских лидеров, принявших решение приостановить применение террора на время ее деятельности, возобновление террора и даже расширение его объектов. В программной статье центрального партийного органа, вышедшего вскоре после роспуска Думы, выражалась уверенность, что Дума, избранная по новому закону, «со всей силой показного негодования осудит «революционные убийства», смешав их, для большей убедительности, с грабежами и разбоями, сделав вид, что для нее, в ее институтской невинности, неясно различие между Золотой Ручкой и Марией Спиридоновой, Ванькой Каином и Егором Созоновым». В статье справедливо отмечалось, что отказ Первой и Второй Дум осудить революционный терроризм послужил одной из причин «сотворения» более послушной Думы 1 .

Преимущество создавшегося положения автор статьи видел в том, что иллюзии рассеялись и руки у партии теперь развязаны. В полном противоречии с политическими реалиями в статье предсказывалось, что теперь «каждый удар, который нам удастся нанести врагу, народом будет понят. Ни один из этих ударов не покажется неуместным, преждевременным или способным помешать чему-то хорошему». О каком ударе прежде всего идет речь, разъяснялось тут же. Самодержец, по мнению автора, утратил престиж в глазах народа, превратился в атамана черной сотни. Теперь «кумир царской власти начинает представляться тем, что он есть: в боге Аписе разглядывают самого простого, вульгарного, приходящего в слепую ярость от красного цвета быка...»

И далее, вполне в бурцевском духе, автор угрожающе замечал, что власти «слишком давно не ощущали Действия «спасительного страха»... А все то, что там наверху поселяет тревогу и страх, здесь, внизу не может не производить бодрящего, поднимающего впечатления». Правда, словно спохватившись, автор доба-



1) Что же теперь? // Знамя труда. 1907. 1 июля. № 1. С. 9.
182
вил ритуальную фразу о том, что «террор для партии социалистов-революционеров всегда был и останется средством борьбы, органически связанным с массовым движением» 1 .

Эсеры совершенно неадекватно оценили текущий момент, не уловили перемен в настроении и общества и народа. Террор, давно «вышедший из берегов», пугавший не только значительную часть либерального общества, но и крестьянства 2 , городских обывателей, по-прежнему казался им универсальным оружием. Третий Совет партии принял решение о бойкоте Думы и усилении боевой тактики, которое «должно иметь своей целью внесение расстройства и деморализации в ряды врагов и расковывание революционной энергии масс. Ввиду необходимости систематизировать и направить на более крупные задачи местную террористическую борьбу Совет находит необходимым особенное сосредоточение специальных боевых сил Партии в пределах областей и проявление их по возможности единовременно, по общему для многих людей плану» 3 .

В статье «К переживаемому моменту» после констатации, что правительство «твердою стопою вступило на путь политики покойного В.К.Плеве», говорилось, что «жизнь указывает нам настоятельно и определенно на те самые средства борьбы, которые уже однажды были испробованы и оказались действительными против этой политики. Систематический центральный политический террор — террор, подразумева-



1) Что же теперь?
2) Как установил М.ИЛеонов, во II-ю Думу прошло при поддержке эсеров 52 депутата, на предварительных совещаниях намеревавшихся войти в думскую фракции партии. Однако в итоге группу покинули 14 человек, почти все крестьяне. Вероятно, одним из основных мотивов отхода крестьянских депутатов от партийной фракции было настороженное отношение к террористической тактике. Один из крестьянских лидеров, член партии социалистов-революционеров Г.И.Кабаков записался тем не менее в трудовую группу, поскольку, как он объяснил в беседе с В.Г.Тан-Богоразом, «наши крестьяне боятся этого слова: с.-р., — думают, — где эсеры, там непременно с первого слова бомбы, динамит». (Леонов М.И. Указ. соч. С. 40—41).
3) Резолюции о тактике современного момента и о бойкоте Государственной Думы 3-го собрания Совета Партии // Знамя труда. 1907. 12 июля. № 2. С. 19.
183
ющий и атаку против самого «центра центров» — вот что в настоящий исторический момент более, нежели что-либо другое, могло бы ускорить течение событий» 1 .

Правда, после столь уверенного и угрожающего заявления автор статьи выражал досаду на недостаток «нерва войны» — денег и сетовал на недостаток поддержки делом, т.е., деньгами, террора, равно полезного, «в сущности, всем революционным и оппозиционным партиям» 2 . В другой статье, опубликованной в «Знамени труда» после казни семи членов Северного летучего боевого отряда, «Новые казни террористов и наша легальная пресса» также звучали упреки по адресу «интеллигентной» улицы», политического обывателя. Обыватели рукоплескали героям террора в период их успехов, но отвернулись от террористов, когда счастье перестало им сопутствовать. Вслед приговоренным к смерти летит теперь «шум неодобрения, упреков и прямой хулы» 3 .

Огорчала эсеровских публицистов и ситуация с местным террором, который «слишком измельчал». «Много говорят о демократизации террора; но не является ли это слово, — задавался вопросом автор статьи «К переживаемому моменту», — не скажу всецело, но в значительной мере хорошим словесным прикрытием слабости нашей организации боевого дела?» 4 .

«Измельчание» террора, вырождение его кое-где в бандитизм являлось одной из важнейших причин падения его популярности и прекращения денежных поступлений в кассу БО. Вырождения «местного» терроризма не могли не замечать сами эсеры. В том же «Знамени труда» под псевдонимом С.Борисов было напечатано «Письмо с Северного Кавказа», озаглавленное «Революция и революционное хулиганство».

В письме рассказывалось о действиях на Северном Кавказе «революционных банд», именовавших себя анархистами-коммунистами, анархистами-индивидуалистами, интернациональным летучим боевым отря-



1) К переживаемому моменту // Знамя труда. 1907. Декабрь № 8. C. 4.
2) Там же
3) Новые казни террристов и наша легальная пресса // Знамя труда. 1907. Февраль-Март. 10-11. С.6.
4) К переживаемому моменту
184
дом армавирского комитета и просто «комитетом-бюро». Эти банды занимались в основном вымогательством и грабежами под революционными лозунгами. Добытые деньги в основном прокучивались. «С глубокой грустью» Борисов констатировал, что заметная часть этих «хулиганов» — бывшие эсеры и социал-демократы. Эти «бывшие люди» и являлись главным образом руководителями всех предприятий. В «революционные банды» входили безработные, авантюристы, попадались и «члены действующих революционных партий».

Для поддержания своего революционного реноме «анархисты-коммунисты» убили в Армавире урядника Буцкого и атамана отдела Кравченко. Любопытна оценка этих терактов автором письма, «идейным» революционером: «И то, и другое дело безусловно полезное, но что главным образом побудило сделать это «анархистов-коммунистов», так это поразительная легкость исполнения» 1 .

Разумеется, партия эсеров не несла ответственности за действия бандитов, прикрывающихся революционными лозунгами, тем более, что они называли себя чаще анархистами. Но, во-первых, среди них, что симптоматично, оказывались бывшие члены партии, не обремененные теоретическим багажом и нравственными ограничителями; впрочем, не от своих ли эсеровских наставников они слышали об экспроприации собственности эксплуататоров и о терроре против исполнителей воли господствующего класса — всех этих «мелких сошек» — урядников и городовых? Во-вторых, в глазах обывателя, в том числе более-менее интеллигентного, не было особой разницы между всеми этими «комитетами-бюро». Убийство всесильного и далекого петербургского министра могло вызывать восхищение и злорадство; ограбление соседней лавки или убийство городового, испокон веку стоявшего на ближайшем углу, ничего, кроме страха и отвращения, не внушало.

Партийные публицисты не могли этого не понимать. Но, увы, эти «распыленные» акты «единичных выступлений» оказывались едва ли не единственным



1) Борисов С. Революция и революционное хулиганство (Письмо с Северного Кавказа) // Знамя Труда. 1908. Январь. № 9. С. 11-12.
185
зримым проявлением активности масс. И в очередной статье центрального партийного органа, после оговорок, что среди этих единичных выступлений акты «заслуживающие высокого имени «политического терроризма» являются меньшинством» и что «стихийный терроризм бессилен на крупные дела и фатально направляется по линии наименьшего сопротивления, вырождаясь в экспроприаторство и на этой скользкой почве смешиваясь с чистокровным и беспринципным хулиганством», все эти «бесчисленные акты убийств, экспроприации, деревенских поджогов, проявлений личной и групповой ненависти» признавались ничем иным, как свидетельством невозможности для массы не бороться с оружием в руках, невозможности для нее нормальной жизни 1 .

Эсеры недооценили те реальные изменения, которые произошли в жизни страны после революции. При всей ограниченности вынужденных (в том числе и под давлением террористов) реформ Россия была уже во многом другой страной; общество, получив хотя и довольно ограниченные, но вполне реальные возможности участия в политической жизни страны, стремилось использовать и сохранить то, что было завоевано. Кадетский лозунг «бережения Думы» означал отказ от поддержки левого экстремизма; опасность слева для новых политических институтов страны теперь была не меньше, чем справа. Либеральное общество и часть либеральной бюрократии делали ставку на эволюцию. Они стремились найти средний путь между реакцией и революцией.

Эсеры в существование этого среднего пути не верили. «Среднего пути нет, — утверждалось в одной из статей "Знамени труда", — в России немыслимо превращение самодержавия в конституционную монархию, как было в Австрии или Пруссии... Русское правительство будет уничтожать, пока его не уничтожат. От русского самодержавия возможен переход либо к республике, либо к дагомейскому режиму» 2 . Истории было угодно поставить эксперимент уничтожения рус-



1) Новые казни террористов и наша легальная пресса // Знамя труда. 1908. Февраль—март. № 10—11. С. 6.
2) М.А. Летопись Войны // Знамя Труда. 1907. 12 июля. № 2. C. 6.
186
ского правительства революционным путем; переход к республике был совершен; оказалось, что это лишь ступень к «дагомейскому режиму».

Эсеры, как и другие профессиональные революционеры, оказались по существу в положении маргиналов. Численность партии резко сократилась; средств не хватало; массового движения ни в рабочем классе, ни среди крестьянства не наблюдалось. Реально опять можно было говорить лишь о терроре; и то лишь говорить — ни одного сколько-нибудь значимого террористического акта партии осуществить после 1907 г. не удалось.

Полемизируя с «Революционной мыслью», газетой, отражавшей воззрения крайне левых в партии социалистов-революционеров 1 , считавших единственным



1) Газета «Революционная мысль» издавалась в 1908—1909 гг. в Париже Я.Л.Юделевским и В.К.Агафоновым. Всего вышло 6 номеров. Авторы «РМ» считали, что первоначально следует завоевать политическую свободу, а уже затем решать социальные вопросы. Отрицательно оценивали идею всенародного вооруженного восстания. Считали террор единственным средством политического освобождения России. Партия должна строиться по принципу автономии и федерации; столь же децентрализован должен быть террор и наряду с Боевой организацией террористическую борьбу должны вести местные боевые отряды. Таким образом, десятилетний опыт революционной борьбы никак не повлиял на взгляды одного из наиболее последовательных проповедников терроризма, Я.Л.Юделевского. Эсеры-традиционалисты характеризовали взгляды «РМ» как «террористический кадетизм». В.И.Ленин остроумно «переименовал» газету в «Революционное недомыслие». Приведу характерный для стиля «РМ» фрагмент статьи Агафонова (Сиверского) «Memento mori!»: «В руках русских революционеров судьбы России... Только героические акты, только предсмертная песнь борцов за бессмертные идеалы может поднять передовые отряды масс и вдохновить их на бой. Эти грозные мстители — прообраз грядущего нового человека. Для них «я хочу» сливается с «я творю». Проявление «я» — есть творчество новой ценности. И в этом творчестве «я» сливается с миром. Во имя утверждения такой ценности герой жертвует своей жизнью» (Революционная мысль. 1909. Июль. № 5. С. 3. И далее в том же духе). См. также: Ерофеев Н. «Революционная мысль» // Политические партии России: Конец XIX — первая треть XX века: Энциклопедия. М., 1996. С. 504; Морозов К.Н. Партия социалистов-революционеров в 1907— 1914гг. М., 1998. С. 507-527.
187
средством политического освобождения России террор, партийный «официоз» писал, что это мнение «нам кажется преувеличением». Шансы революции могут изменить в благоприятную сторону и осложнения в международных отношениях 1 , к взрыву может привести и прогрессирующее обеднение масс. «И что именно сыграет определяющую роль в неизбежном возрождении революционного движения, предсказать в настоящее время невозможно».

Однако все эти факторы лежат вне сферы воздействия партии. Лишь один фактор, способный изменить политическое положение в России в благоприятную для революции сторону, находится до известной степени во власти партии: «Это центральный террор. И составляя план своей деятельности, распределяя свои силы и средства между различными ее отраслями, партия не может не выдвигать на одно из первых мест организацию центрального террора» 2 . Таким образом, критикуя «Революционную мысль», «Знамя труда» фактически признавало, что ничего нового оно также предложить не может; центральный террор вновь ставился в порядок дня, несмотря на постоянные неудачи террористов и явное отсутствие моральной и, следовательно, материальной поддержки со стороны общества. Эсеровская тактическая мысль шла по кругу; партийные идеологи оказались не в состоянии оценить происшедшие в стране перемены.

Характерно, что до разоблачения Азефа даже лидер правого крыла партии Н.Д.Авксентьев, выступая с содокладом от меньшинства на 1-й общепартийной конференции в Лондоне (август 1908 г.) предлагал отказаться от тактики боевой подготовки масс и «частичных боевых выступлений» и сосредоточиться на двух направлениях: пропагандистско-организационной работе и... центральном терроре. Святая святых трогать все еще не решались. Самым животрепещущим, по воспоминаниям В.Н.Фигнер, на конференции был во-



1) Это предположение оказалось поистине пророческим; именно «осложнение в международных отношениях», а именно Первая мировая война, сыграло роль катализатора, если не главной причины, революции.
2) Еще о современном моменте и о тактике партии // Знамя труда. 1908. Ноябрь. № 13. С. 12.
188
прос о нападении на «центр центров», то есть, о цареубийстве 1 .

Однако в конце этого же года партию ждал сокрушительный удар; глава Боевой организации, руководивший подготовкой двух самых громких ее террористических актов, Е.Ф.Азеф, был разоблачен как платный агент полиции 2 . Разоблачение Азефа довершило дискредитацию терроризма в глазах общества, начало которому положило вырождение его «на местах» в убийство «мелких сошек» и экспроприаторство. Серьезные сомнения в универсальности этого способа борьбы возникли и в партии.

Однако ЦК горой стал на защиту террора. После азефовской катастрофы в передовой статье «Знамени труда» (номер был полностью посвящен «делу Азефа») те, кто говорил о невозможности продолжения террористической деятельности были названы крайними пессимистами. «Нельзя говорить... о моральной скомпрометированности террора», — утверждал автор (по-видимому, В.М.Чернов). С точки зрения ЦК «могут быть скомпрометированы некоторые лица, непосред-



1) Фигнер В. Запечатленный труд. М., 1933. Т. 3. С. 241.
2) Среди многочисленной литературы, посвященной «великому провокатору», на наш взгляд, лучшим и наиболее адекватно трактующим личность и революционно-полицейскую карьеру Азефа исследованием остается книга Б.И.Николаевского «История одного предателя» (1-е изд. Берлин, 1932); недавно А.Гейфман попыталась пересмотреть взгляд на Азефа как на провокатора и доказать, что он был честным агентом полиции (Гейфман А. Три легенды вокруг «дела Азефа» // Николаевский Б.И. История одного предателя. и 1991. С. 330—361. Приложение). Аргументы Гейфман были, на наш взгляд, убедительно опровергнуты С.В.Тютюкиным — см. его обзор «Вокруг современных дискуссий об Азефе» // Отечественная история. 1992. № 5. С. 179-183. Любопытно, что Гейфман, подвергнув критике концепцию Николаевского, пишет, что тот собирался пересмотреть свою работу, осознав ее серьезные недостатки и опираясь на новые свидетельства (Гейфман А. Указ. соч. С. 332—334). Нам не удалось обнаружить в архиве Николаевского, находящемся в Гуверовском Институте, среди бумаг, относящихся к его работе над «азефовским» сюжетом, ничего, что бы свидетельствовало о намерении Николаевского серьезно пересмотреть свои взгляды на роль и личность Азефа.
189
ственно работавшие с Азефом... необходимо, быть может (разрядка моя. — О.Б.), партийное расследование постановки террористической организации и борьбы. Но террор, как таковой, как метод, но террористические акты прошлого, но герои-товарищи, выполнившие эти акты, остаются морально неприкосновенными. Необходимость актов диктовалась не соображениями Азефа, или тех, кто стоял за ним, а политическим положением страны, объекты террористической борьбы указывались не Азефом, а партией в связи с их политической ролью в данный момент... Террор не с Азефом возник, не Азефом начат, не Азефом вдохновлен и не Азефу и его клике разрушить и морально скомпрометировать его» 1 .

Характерно, что в этом же номере была опубликована статья Б.В.Савинкова «Террор и дело Азефа», лейтмотивом которой было то, что террор жив, несмотря на вновь открывшиеся обстоятельства. Но ведь Савинков-то и был первым из тех «некоторых» лиц, которые были скомпрометированы многолетним сотрудничеством с Азефом. Редакция не почувствовала бестактности публикации статьи в защиту террора, написанной заместителем Азефа, до последнего отстаивавшим его невиновность в провокации.

Ниже публиковалось письмо в редакцию П.М.Рутенберга о роли Азефа в решении об убийстве Г.А.Гапона. Как выяснялось теперь, один провокатор отправил на смерть другого (или, если не провокатора, то запутавшегося в своих отношениях с охранкой человека) при поддержке ЦК. К тому же ЦК еще и отказался своевременно вступиться за честь непосредственного организатора убийства Гапона, Рутенберга, объявив это его личным делом. Последовавшая публикация в бурцевском «Былом» записок Рутенберга об убийстве Гапона не добавила популярности ни ЦК, ни терроризму 2 .



1) 15 февраля 1909 г. // Знамя труда. 1909. Февраль. № 15.
2) См.: Письмо тов. Рутенберга // Знамя труда. 1909. Февраль. № 15. С. 19—20; его же. Дело Гапона // Былое. (Париж). 1909. № 11-12. С. 29-115. Подробнее об этой мрачной истории см. в моей публикации: «Убийство Гапона (Новые материалы)» // История терроризма в России. Ростов-на-Дону, 1996. С. 430-456.
190

Наиболее бескомпромиссно в защиту террора высказались «Известия» областного заграничного комитета партии: «Нет политических аргументов, которые обесценили бы испытанный метод борьбы П.С.-Р., нет сил, которые заставили бы ее свернуть террористическое знамя. Провокация Азева не вырвет из рук П.С.-Р. это острое оружие» 1 .

Разумеется, азефовский скандал не поколебал отношение к террору Парижской группы социалистов-революционеров, поскольку иных способов борьбы они фактически не признавали. В резолюции, принятой Группой в связи с разоблачением Азефа и в пику «врагам революции» — «культурникам, филистерам, индифферентистам и ренегатам», а также противникам ПСР в социалистическом лагере, т.е., социал-демократам, говорилось, что «агрессивная тактика социалистов-революционеров, завещанная и неразрывно связанная с деятельностью героической партии «Народной воли», боровшейся 30 лет тому назад, не прекратится до тех пор, покамест в России и в русском государственном строе не будут незыблемо утверждены истинные основы демократии и политической свободы, этой необходимой предпосылки успешной борьбы за социалистический идеал» 2 .

Вопрос о терроре был вынесен на рассмотрение V Совета партии, состоявшегося в мае 1909 г. Террористическая тактика подверглась критике со стороны ряда делегатов. Делегат, скрывавшийся под псевдонимом Северский, рассмотрел проблему с разных сторон, в том числе с психологической. Ссылаясь на авторитет знаменитого психиатра В.М.Бехтерева, он указал на эффект привыкания к сильным ощущениям, психологического переутомления. «Полная подавленность и переутомление в области, в которой психика человека была наиболее чутка, — говорил Северский, — полная нечувствительность к убийствам и к смерти, полное отсутствие страха перед смертью, как своей собственной, так и перед смертью других — вот



1) Дальний В. Террор и дело Азева // Известия областного заграничного комитета. 1909. Февраль. № 9. С. 12.
2) Парижская группа социалистов-революционеров: Резолюция Группы от б-го февраля 1909 г. // АГИ. Собр. Б.И.Николаевского. 633-32.
191
что констатирует Бехтерев, и я говорю, что это может каждый из нас констатировать по отношению к массе людей, проживших длительную полосу смертей, экспроприации и террора» 1 . Запугать, таким образом, агентов правительства (в это число включались и высшие чиновники — министры и т.п.) не удастся, произошло «привыкание» к опасности. Вероятно, слова об отсутствии страха перед собственной смертью были некоторым полемическим преувеличением, однако эффект «привыкания» к ежедневным газетным сообщениям о тех или иных покушениях и идейных грабежах, сопровождавшихся насилием и убийствами, несомненно в обществе, не исключая и его высшие слои, был налицо.

Говоря о дезорганизаторской функции террора, Северский задавался вопросом о цели этой дезорганизации правительственных сил. В отсутствие в стране сколь-нибудь заметного революционного движения она теряла смысл. «Если вы стоите исключительно на той точке зрения, что наша террористическая кампания должна быть связана с предполагаемым за нею массовым движением, — напоминал он основы эсеровской программы, — то в этом смысле вы должны признать, что мы теперь террористической кампании вести не можем» 2 .

С большой речью в защиту террора выступил В.М.Чернов (Ю.Гардении). Значительная ее часть была посвящена опровержению аргументов Северско-



1) Вопрос о терроре на V Совете Партии: май 1909 года // Социалист-революционер. 1911. № 2. С. 6. Любопытно, что сходные «научные» аргументы использовал за несколько лет до этого социал-демократический критик эсеровского терроризма, используя их, правда, для развенчания агитационного значения террора, судить о котором надо «на точном основании психологических законов»: «Возьмем веберовский закон отставания ощущения от раздражения; этот закон говорит, что интенсивность ощущения растет медленнее вызывающего его раздражения и чем дальше, тем все медленнее... Ясно, что террористические акты при своем повторении должны все больше терять в своем "эксцитирующем" действии, пока их "эксцитативность" не дойдет до нуля...» (Позиция социалистов-революционеров в вопросе о терроре (Реферат, читанный в Париже в начале января 1903 г.) // К вопросу о терроризме. Лондон, Тип. Бунда, 1903. С. 20).
2) Вопрос о терроре... С. 4, 5.
192
го. Говоря о соотношении терроризма и массового движения, Чернов ссылался как на теорию, так и на опыт партии. Соединение терроризма и массового движения не должно носить «механического» характера. Начиная террористическую кампанию «во времена Сипягина» партия верила в наличие потенциального недовольства. Ее задачей было способствовать переходу «потенциальной» революционной энергии в «кинетическую» (надо заметить, что и оппоненты и защитники террора очень любили использовать естественнонаучную терминологию для подкрепления своих взглядов). Террор подал пример борьбы, способствовал «высвобождению» революционной энергии масс. С этой верой в пробуждение масс «партия вступила на террористический путь, и в настоящее время мы вправе сказать, что эта вера, это убеждение — оправдались» 1 .

Не согласился Чернов и с аргументом об «усталости» общества, его привыкании к насилию. Здесь он вновь сослался на исторический пример: накануне созыва Второй Думы в стране также «кровь лилась рекой». И вот в течение одного декабря месяца эсерами было произведено четыре террористических акта — убийства военного прокурора Павлова, петербургского градоначальника Лауница, графа Игнатьева и руководителя одной из местных карательных экспедиций Литвинова. Эти покушения оказали огромное воздействие на сознание масс. «Петербуржцы тогда говорили, — аргументировал свою точку зрения Чернов, — что нашу избирательную агитацию в рабочей среде провели не столько они, сколько эти террористические акты». Приведенные им соображения Чернов считал объективным доказательством того, что террористические акты должны быть полезны при кажущейся апатии в народе и обществе.

Заручившись «объективными» доказательствами и историческими примерами, Чернов, будто не замечая противоречия, тут же заявлял, что «использование» террора есть очень растяжимое понятие. Его можно использовать и в момент подъема массового движения для нанесения «окончательных» ударов правительству



1) Указ. соч. С. 8-9.
193
и для ослабления своих врагов, ободрения друзей, для подъема престижа собственной силы, подрыва престижа силы правительства и т.д. в тот период, когда подъема массового движения налицо еще нет. Таким образом, Чернов собрал едва ли не все аргументы сторонников терроризма, независимо от того, к какой партии или течению они принадлежали.

Вносить какие-либо коррективы в тактику партии Чернов по существу не считал нужным: «как в эпоху зарождения нашей партии мы могли выступить с нашей террористической кампанией, не дожидаясь того времени, когда мы будем сильны, а уверенные в том, что при помощи террора мы скорее станем сильными, так вправе мы поступить и сейчас, в настоящее время» 1 .

С критикой ортодоксально-эсеровского понимания терроризма и применимости его в современных условиях выступили также делегаты, скрывавшиеся под псевдонимами Борисов, Воронов и Береславцев.

«Борисов» (Б.Г.Билит, в прошлом участник народовольческого кружка «парижских бомбистов», а затем заведующий эсеровскими мастерскими по производству взрывчатых веществ во Франции и Швейцарии) полагал, что террор был скомпрометирован не делом Азефа, а самим же террором, принявшим массовый характер. Покушений было столько, сколько, по мнению оратора, никогда в мире не было и, возможно, никогда уже и не будет. «Борисов», также как «Северский» обращал внимание на психологическую сторону дела: «нужно говорить о романтизме в революции, его было много и он обусловливал этот анархический разгул последних двух лет. Люди шли на смерть из-за 50 коп. 2 , они шли на смерть, думая, что борются за



1) Указ. соч. С. 16.
2) Оратор не сильно сгущал краски: вот типичная картинка "боевой" деятельности в провинции: в Казани, после покушения на губернатора Кобеко осенью 1907 г., пошли аресты: "организация с.-р. пострадала особенно сильно, - вспоминал очевидец событий, - т.к. на ее голову свалились большие несчастья, как например взрыв бомбы в Суконной слободе. Здесь было погребено 3 человека... Через неделю с небольшим другой нечаянный взрыв на ул. Жуковского тоже на конспиративной квартире с.-рев... Наконец эсеры (помню, тут был т. Краснов) отправились экспроприировать казну университета. Там казначей университета (кажется, Соловьев)... стрелял в вошедших экспроприаторов и ранил одного... Эта же группа экспроприаторов пошла через несколько дней на другой "экс" в сумасшедший дом, что за городом. Экспроприировали что-то около 22 р. 12 к. (по словам т. Краснова, с которым мне приходилось видеться в тюрьме) и были схвачены почти все» (Аросев А. Из прошлого революции. Г. Казань, 1907—1909 гг. // Пролетарская революция. 1922. № 4. С. 261—262). Приведенные в воспоминаниях эпизоды не были ни случайными, ни нетипичными;] нечто подобное творилось по всей стране. См.: Geifman А Thou Shalt Kill. P. 75-81.
194
экономическое освобождение человечества». «Громом теперь никого не удивишь», — пришел к безрадостному с точки зрения «возбуждающего» значения террора выводу «Борисов» 1 .

«Воронов» (Б.Н.Лебедев) проводил аналогию между «фабрично-заводским» террором, отвергнутым партией, и террором против представителей власти. Фабрично-заводской террор был отвергнут потому, что нельзя бороться с классом террористическими методами. Но ведь нельзя бороться и против представителей власти, как представителей класса. Для этого у партии не хватит сил 2 .

«Береславцев» (И.А.Рубанович), обращаясь к истории эсеровского террора «времен Плеве», указывал, что тогда террористическая тактика оправдывалась аргументами юридическими и моральными. Во-первых, террор служил средством законной защиты против произвола власти, во-вторых, это было орудие мести и правосудия. Но это было в те времена, полагал оратор, когда народ еще не выступил на арену политической борьбы и его интересы защищали отдельные герои-мстители. Теперь же идет борьба классов; неуместно говорить о справедливости в классовой борьбе, здесь один закон: «Горе побежденным!» Террор индивидуальный теряет свое значение; сейчас в России торжествуют победу реакционные классы; ужасы, происходящие в стране, есть логическое следствие победы реакции. У временно побежденного народа в этих условиях «есть одна затаенная мысль: накопить силу,



1) Вопрос о терроре. С. 17.
2) Там же. С. 20.
195
чтобы одолеть реакцию и, кто знает, м.б., отплатить ей теми же жестокостями, но не индивидуальными, а массовыми» 1 .

Так что эсеры в отношении к массовому террору мало чем отличались от большевиков или некоторых категорий анархистов. «Береславцев» же высказал критические замечания о «кавалергардской», унтер-офицерской психологии террористов, которая вырабатывается у них вследствие отрыва от общепартийной работы и чрезмерной «специализации».

Главную тяжесть в защите террористической тактики вновь пришлось взять на себя Чернову. В большой речи он ответил оппонентам и выдвинул новые аргументы в поддержку политического терроризма. Чернов достаточно убедительно показал, что разговор в выступлениях Борисова, Береславцева и Воронова пошел не о приостановке террора, а о его полном прекращении.

Пункт за пунктом он пытался опровергнуть аргументы критиков.

Во-первых, он заявил, что партия не собирается использовать террор в качестве средства устрашения и не намерена, подобно «Революционной мысли», «допугать правительство до реформ». Он вновь повторил известные положения о связи терроризма с массовой борьбой; противопоставлять «отдельный террористический факт» всей картине борьбы было, с его точки зрения, некорректно. Террористическая борьба «вносила свои штрихи во всю картину, ...интимно переплеталась со всем ее содержанием, всему придавала свой оттенок и на себе отразила смысл всего происходящего». Она отвечала определенным потребностям массового движения, прежде всего, временной дезорганизации правительственных сил.

Во-вторых, партия никогда не собиралась применять тактику индивидуального террора против целого класса; в отличие от террора фабричного и аграрного политический терроризм направлен на разрушение «боевого и защитного механизма» господствующих классов. Разъясняя смысл этого положения, Чернов довольно неуклюже говорил: «тот факт, что известное



1) Вопрос о терроре... С. 21—22.
196
лицо при существующем режиме оказывается эксплуататором, не есть еще моральное основание для покушения на его жизнь, поскольку это лицо нейтрально в борьбе двух боевых и защитных механизмов, постольку и мы уважаем его нейтралитет; и лишь поскольку оно вмешивается в эту борьбу активно и поскольку этим своим вмешательством оно нам вредит, постольку целесообразно с нашей стороны и это лицо, и это учреждение намечать, как центр наших ударов».

В-третьих, рассматривая проблему терроризма с точки зрения этики, Чернов напомнил, что партия считает террор «печальным оружием». Это средство «тягостное», но вынужденное и ставить в вину террористам пролитие крови можно не больше, чем участникам вооруженных восстаний, баррикадных боев и т.д. Психологическая опасность привыкания к насилию, крови, существует не только в деле террора, но и в других отраслях партийной деятельности, связанной с боевой работой. «Специализация» здесь неизбежна и, защищая террористов от упреков в «кавалергардской психологии», а руководителей БО в «антрепренерстве» в деле террора, Чернов заметил: «Острой бритвой можно порезаться, но это не значит, что нужно скоблить себя тупой бритвой».

Ничего нового в защиту террора Чернов, в общем-то, не сказал. Не было оригинальным и средство, которое главный идеолог партии предложил для повышения эффективности террористической борьбы — использовать достижения технического прогресса. Расценивая террор как разновидность войны, он указал на новые способы ее ведения в современных условиях, в том числе под водой; вполне справедливым было и предположение об использовании недавно народившейся авиации в военных целях. Для специфических целей террористов особое значение имел прогресс в изготовлении взрывчатых веществ, а также возможность производить взрывы на расстоянии. «Террор будет террором в действительном смысле этого слова только тогда, когда он будет революционным применением наивысшего для данного момента технического знания, — полагал Чернов, — либо мы должны по-

197
ставить своей задачей поднять террор на необходимую высоту, либо не из-за чего и огород городить» 1 .

«Технические» рассуждения Чернова были безупречны. И предыдущий, и последующий опыт применения террористической тактики продемонстрировал, что только в случае учета террористами достижений, современной технологии они могли использовать тактику устрашения и дестабилизации ситуации в той или иной стране; радиоуправляемые взрывные устройства, пластиковая взрывчатка, отравляющие вещества, даже радиоуправляемые ракеты вошли в арсенал современных террористов. Однако проблема заключалась не в этом. Терроризм, в конечном счете, должен был оказывать определенное воздействие на власть и на общество; если теракты вызывали отвращение или просто не более чем равнодушное любопытство, значит, их политическое значение было равно нулю, сколь бы совершенными ни были технологии уничтожения, применявшиеся террористами. Попытки преодолеть кризис террористической тактики при помощи технических усовершенствований были столь же продуктивны, как лечение рака посредством гипноза.

Определяющей в подходе к террористической тактике была оценка политической ситуации. Эсеровский же ЦК оценивал ее совершенно неадекватно. Если считать, что революция закончена, то террористические акты для данного момента запоздали, справедливо замечал Чернов. Но дело как раз и заключалось в том, что он и его товарищи по ЦК исходили из того, что революция не кончена. Отсюда, развивал свою мысль Чернов, «мы логически влечемся к выводу, что агрессивной тактикой, в связи с теми условиями, которые существуют и продолжают действовать в России, мы можем вызвать непосредственно, в связи с этими условиями, период нового общественного подъема и нового революционного кризиса» 2 .

Таким образом, при отсутствии массового движения, при том, что партия приняла решение бойкотировать выборы в Думу у нее, собственно, не оставалось выбора. Террористическая тактика, однажды уже



1) Вопрос о терроре... С. 34—35, 44—45.
2) Там же. С. 40.
198
принесшая ей успех, казалась партийным лидерам по-прежнему весьма эффективным способом борьбы, несмотря на изменившиеся условия и азефовскую катастрофу. Они так и не поняли, что нельзя дважды войти в одну и ту же воду.

При голосовании за приостановку террора высказалось четыре делегата, против — двенадцать, при троих воздержавшихся. Из представленных на Совете партийных организаций за приостановку террора голосовала одна, против — шесть, воздержались трое. Протоколы следующего заседания Совета уже не публиковались, так как на нем решались конкретные вопросы, связанные с реализацией принятого курса на дальнейшее применение террористической тактики. Любопытно, что на этом заседании были отменены ограничения, наложенные II Съездом партии на боевую деятельность областных организаций. Впрочем, все эти споры и устрашающие решения остались по большей части фактом истории революционной теории и психологии. Практического значения, как показала жизнь, они почти не имели 1 .

Любопытно, что в ходе дискуссии на Совете, носившей достаточно теоретический и отвлеченный характер, были высказаны взаимоисключающие предположения, которые истории было угодно проверить «экспериментально». «Северский», выступая уже после второй речи Чернова-Гарденина, подверг его аргументацию критике с «методологической» точки зрения, Чернов ссылался на теракты 1902—1905 гг., сыгравшие свою роль в деле «возбуждения» революции, а также на четыре покушения накануне Второй Думы, прервавшие полосу «уныния». Но ведь «не мне же учить тов. Гарденина, — иронизировал "Северский", — что история пишется только один раз. Современные естествоиспытатели говорят, что "природа бывает только раз", что же и говорить про историю?»

В столь же ироничной манере «Северский» говорил, что подкопаться под иные аргументы Чернова



1) О тщетных попытках возродить Боевую организацию в 1909—1911 гг. см.: Городницкий P.A. Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901—1911 гг. М., 1998. С. 184—234; Морозов К.Н. Партия социалистов-революционеров в 1907—1914 гг. С. 396—442.
199
нельзя. Например, Чернов говорит: «ведь вы же не можете доказать, что акт в отношении Столыпина не вызовет движения, не можете потому, что не знаете из опыта аналогичного случая. А я вот утверждаю, что движение будет, — да еще какое! То же и в отношении цареубийства!» — «Действительно, что скажешь против того, когда опыта в аналогичных условиях не было! Я вот думаю, что даже из цареубийства сейчас ничего, кроме скверного анекдота, не вышло бы, а тов. Гардении от убийства Столыпина ожидает всего, чего хотите. Но если тов. Гарденину позволено надеяться, то и мне позволено сомневаться. Мы оба здесь одинаково неуязвимы, ибо тов. Гарденин тоже не имеет еще опыта в аналогичных условиях и моих, «от ума» идущих, сомнений опровергнуть не может» 1 .

Через два года после этой дискуссии «опыт» был произведен. 1 сентября 1911 г. Д.Г.Богров, революционер, находившийся в связи с охранкой или же охранник, причастный к революционному движению, смертельно ранил в Киевском оперном театре председателя Совета министров П.А.Столыпина. Из этого, точно в соответствии с предсказаниями «Северского», получился для революционеров «скверный анекдот». Конечно, покушение Богрова носило особый характер; он не выступал от лица какой-либо партии (симптоматично, что за год до осуществления покушения он предлагал эсерам произвести его от имени их партии). Тем не менее, показательно, что никакой реакции в народе это покушение не вызвало.

Общество же отнеслось к нему с недоумением, граничащим с отвращением. П.Б.Струве, посвятивший этому событию специальную, опубликованную по «горячим следам» статью, писал, что «широкие общественные круги... с поразительной, болезненной апатией



1) Вопрос о терроре... С. 48—49. Кстати, сам «Северский» не был принципиальным противником террора. Он лишь считал необходимым объявить «антракт», чтобы, собравшись с силами, осуществить на практике «чудные сказки тов.Гарденина». «Северский» заявил, что он отказывается от террора — «несдержанного рефлекса, от террора мечтательного, романтического. Довольно размахивать руками. Террор — несдержанный рефлекс пусть умрет. Террор расчетливый, холодно-расчетливый, начинающий органические движения и тесно связанный с ними, террор сосредоточенно-вдумчивый да живет!» (Там же. С. 50-51).
200
отнеслись к известию о киевском событии. Но при всей апатичности широкого общества и при всем глубоко несочувственном отношении его преобладающего либерально настроенного большинства к политике правительства и его главы, впечатление от выстрела 1 сентября было все-таки совершенно недвусмысленное. Его можно охарактеризовать как непреодолимое естественное отвращение». Струве совершенно справедливо писал, что «киевское событие свидетельствует лишь о вырождении террора и ни о чем более» 1 .

Убийство Столыпина осудили и кадетская «Речь» и либеральное «Русское слово», назвавшее покушение «безумием». Октябристский «Голос Москвы» был недалек от истины, заявив, что «выстрел в Киеве — последний выстрел революции, ибо он осужден всей Россией». Конечно, не все осуждали убийство Столыпина, но было совершенно очевидно, что никакого «возбуждающего» революционного действия теракт не произвел. ЦК партии социалистов-революционеров опубликовал заявление о непричастности к убийству Столыпина. На страницах «Знамени труда», с одной стороны, разумеется, не выразили никакой печали по поводу смерти премьер-министра, сравнив его репрессивный режим с временами Ивана Грозного. С другой стороны, эсеры осудили средства, которые использовал Богров для осуществления покушения (если считать его революционером) — связь с охранкой и т.п. Отсюда, по мнению эсеровского публициста, теракт потерял свое моральное оправдание, ибо оно заключается в том числе в «безупречности тех средств и путей, которыми осуществляется террористический акт 2 .

Анонимный автор статьи как будто не заметил, что он уподобился унтер-офицерской вдове, которая сама себя высекла. Ведь наиболее славные теракты Боевой организации — убийства Плеве и великого князя Сергея Александровича были осуществлены под руководством провокатора, наверняка использовавшего свое знание полицейских приемов изнутри. «Знамя труда» обрушило град упреков на либеральную прессу, едино-



1) Струве П.Б. Преступление и жертва.Т.Преступление — впервые опубликовано в журнале «Русская мысль». 1911. Кн. X. Цит. по: История терроризма в России. С. 514.
2) Террор и дело Богрова // Знамя труда. Октябрь 1908. № 38. С. 6.
201
душно осудившую не только теракт Богрова, но и использование террористических методов вообще. На страницах газеты либералам напоминали об их восторгах, по поводу убийства Плеве, о том, что напор «друзей слева» выдвинул в свое время кадетов на «политическую авансцену». Эсеры-ортодоксы по-прежнему не видели разницы между Плеве и Столыпиным, между Россией 1904 и 1911 года. Что же касается убийства Столыпина, то оно действительно стало последним в стране «громким» террористическим актом. Оно было по-своему символично; покушение Богрова свидетельствовало о вырождении террора; оно же знаменовало крах «охранительной» политики правительства. Столыпин, убеждавший Думу в том, что заведомый провокатор Азеф — честный агент правительства, пал от руки другого агента. Впрочем, где кончается революционер и начинается провокатор, различать становилось все труднее.

Новый удар по престижу террора вообще и партии эсеров в частности был нанесен «делом Петрова», приключившимся через год после азефовской катастрофы и почти за два года до покушения Богрова. Эсер А.А.Петров-Воскресенский, будучи арестованным, дал откровенные показания и согласился сотрудничать с полицией. Затем покаялся перед революционерами и стал вести двойную игру. Под столом его конспиративной квартиры в Петербурге, содержавшейся на средства охранки, была смонтирована «адская машина». Когда к Петрову «в гости» пришел начальник Петербургского охранного отделения полковник С.Г.Карпов, «хозяин» вышел якобы для того, чтобы поставить самовар, и соединил электрические провода... Взрывом мины Карпов был убит; Петров арестован и вскоре повешен 1 .



1) Недавно К.Н.Морозовым было высказано предположение, что Петров готовился некоторыми чинами охранки на «роль» Богрова, историк выдвинул ряд остроумных, но, на наш взгляд, недостаточно подкрепленных источниками версий «дела Петрова» (Морозов К.Н. Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1909—1911 гг. и загадки «дела Петрова» // Индивидуальный политический террор в России: XIX - начало XX века. М., 1996. С. 76—86; его же. Партия социалистов-революционеров в 1907—1914 гг. С. 443-483).
202

Дело Петрова вызвало некоторую оторопь даже в привыкшем ко всему русском обществе. Эсеры затеяли дискуссию по проблемам партийной этики, а социал-демократы всласть надо всем этим покуражились. Приведу большой отрывок из статьи Л.Д.Троцкого «Терроризм, провокация и революция», опубликованной в его газете «Правда» 1(14) января 1910 г. Статья интересна как по существу, так и по тону; терроризм становился не только страшен, но и смешон: «... Начальник охранного отделения расположился выпить чайку на квартире у террориста. Доверенный шпик снял с ноги сапог и мирно раздувал самовар. Оба чувствовали себя, надо думать, превосходно, ибо сапог шпика и конспиративный самовар и квартира террориста, — все было куплено и обставлено за счет неистощимого государственного бюджета. И все закончилось бы ко всеобщему удовольствию, если бы под полковником, в сиденье кресла, не оказалось заделанной бомба. Правда, бомба совсем особенная, построенная на государственный счет, — так что даже г.Милюков несомненно вотировал на нее средства, когда подавал в Думе свой голос за бюджет. Тем не менее, когда хозяин-террорист нажал кнопку, государственная бомба разорвалась точь-в-точь так же, как если бы она была на средства "боевой организации" — и прекратила не только карповское чаепитие, но и карповскую карьеру.

Так как жандармские полковники не во всех конспиративных квартирах вешают на стенку мундир и надевают туфли, то приходилось с самого начала предположить, что прежде чем охранник нашел нужным напиться чаю у террориста, террорист приходил пить чай к охраннику. Так оно и оказалось. Только по утверждению правительства охранник был, что называется, душа нараспашку, террорист же распивал с ним чай не от чистого сердца, а выполняя приговор некоторой организации, которая считала, что сильно подвинет вперед дело освобождения масс, если подложит охранному полковнику под седалищную мякоть два фунта гремучего студня. Это же истолкование петербургскому взрыву дают парижские центры социалистов-революционеров. Возможно, что и так. Но с точки зрения политической это, в конце концов, совершенно все равно. Для нас, для простецов, для непосвященных, для массы, — а в ней ведь вся суть — тут

203
ясно и отчетливо выступает один факт: бомба бесследно утратила политическую физиономию. Теперь после каждого динамитного взрыва обеим сторонам приходится спрашивать друг друга: "Где ваши? Где наши?" Где кончается самоотвержение, где начинается жирно смазанная провокация?..» 1

На V Совете партии весь состав ЦК, признавший свою политическую и моральную ответственность за азефовщину, ушел в отставку (А.А.Аргунов, Н.Д.Авксентьев, М.А.Натансон, Н.И.Ракитников и В.М.Чернов). Тогда же была образована судебно-следственная комиссии по делу Азефа. В комиссию вошли А.Н.Бах, С.М.Блеклов (Сенжарский), С.А.Иванов (Берг), B.В.Лункевич (Араратский). Председателем комиссии был избран старый народоволец Бах. По-видимому, это было не случайным. Бах, еще в 1900—1901 гг. принимавший участие в «объединительных» попытках, приведших к образованию партии социалистов-революционеров, в партию формально вступил лишь в 1905 г., поскольку был не согласен с тактикой индивидуального террора, ею применявшейся. С началом революции, когда началось массовое движение, он счел возможным пренебречь своими антитеррористическими настроениями 2 .



1) Троцкий Л. Соч. М.; Л., 1926. Т. IV. С. 362-363.
2) Вот что о своем отношении к терроризму писал сам Бах: «Когда возникли разговоры о конституировании единой партии с.-р., и были устроены совещания по этому поводу, я в некоторых из них тоже принимал участие. Вначале камнем преткновения был именно вопрос о терроре, так как значительная часть присутствовавших к нему относилась без энтузиазма, если не отрицательно. Но потом в умах произошел резкий поворот, и в сторонниках террора оказались, к моему великому огорчению, такие люди, как Л.Э.Шишко и C.Н.Слетов, которых, по моему крайнему разумению, ничто к этому не предназначало. Что касается меня, то, не быв сторонником террора во времена "Народной воли", я не мог стать им после того, как опыт применения его дал, по моему глубокому убеждению, вполне доказательные результаты. Я смертельно опасался, что партия с.-р. повторит опыт "Народной воли", и что опять тощие коровы поедят жирных. И в общем, несмотря на блестящую партийную эпопею эпохи 1905—1907 гг., мои опасения, к несчастью, оправдались». (Бах А. Памяти С.Н.Слетова// Памяти Степана Николаевича Слетова. Париж, 1916. С. 22).
204

Возглавляемая Бахом комиссия провела достаточно дотошное следствие; свою задачу комиссия понимала широко; ее интересовали не только конкретные обстоятельства провокации Азефа, но и то, как это в принципе стало возможно, почему террор и его руководители заняли столь исключительное положение в партии. Кстати, протоколы показаний, которые давали комиссии видные деятели партии эсеров, составляют бесценный материал для ее истории. Комиссия «сняла показания» с В.М.Чернова 1 , А.А.Аргунова, Н.Д.Авксентьева, С.Н.Слетова, Н.И.Ракитникова, Б.В.Савинкова, Н.С.Тютчева, В.М.Зензинова, Б.Н.Моисеенко и др. Были опрошены едва ли не все члены ЦК и другие руководители партии, члены Боевой организации, включая заместителя Азефа — Савинкова, предоставившего в распоряжение комиссии рукопись своих, ставших впоследствии знаменитыми, воспоминаний. В дополнение к «Воспоминаниям» Савинков дал подробные показания.

В 1911 г. «Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа» было опубликовано. Оно представляло из себя брошюру объемом свыше 100 страниц. Это был исторический анализ, начинавшийся со времени образования партии и весьма нелицеприятный для ее прежнего руководства. Комиссия пришла к выводу, что для руководителей партии вопрос о терроре был решен в положительном смысле с самого начала ее существования и проблема заключалась лишь в том, как ввести его в программу, поскольку партийные массы не смотрели на террор столь однозначно. Что же касается «центральных элементов партии», то «террористическое настроение проходит красной нитью» через всю их историю, «вплоть до самого последнего времени» 2 .

Комиссия выяснила, что финансирование Боевой организации шло зачастую за счет сокращения расходов на другие отрасли партийной работы; «преувели-



1) Показания В.М.Чернова были опубликованы под названием «Из истории партии С.-Р. Показания В.М.Чернова по делу Азефа в следственной комиссии партии с.-р.» // Новый журнал. (Нью-Йорк). 1970. № 100, 101.
2) Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. Б.М., 1911.С. 11-12.
205
ченно-террористическое» настроение партийного руководства создало благоприятную почву для азефовщины. Удачная, с точки зрения ее создателей, конструкция взаимоотношений ЦК и БО, когда последняя была связана с партией по существу лишь «личной унией» ее руководителя, комиссии представлялась совершенно ненормальной и способствовавшей тому, что БО стала орудием в руках Азефа. С другой стороны, комиссия обращала внимание на атмосферу поклонения и безграничного доверия, сложившуюся «вокруг лиц, удачно практиковавших террор», прежде всего вокруг Азефа. Особое положение террористов в партии привело к складыванию у них «кавалергардской» психологии, к их отрыву от общепартийной работы 1 .

Выводы и рекомендации комиссии свелись к трем основным моментам:

«1) Что партия с.-р., как социалистическая по существу, может отводить в своей деятельности террору лишь строго определенное место и не должна допускать развития террора за счет других отраслей партийной деятельности;

2)Что, сообразно с этим, боевое дело, как и всякая другая отрасль партийной деятельности, должно быть поставлено в строго партийные рамки; существование надпартийных и даже внепартийных боевых организаций, пользующихся партийными силами и средствами, не подлежащих действительному контролю центральных органов партии, абсолютно недопустимо;

3)Что, в интересах партийной этики, необходимо избегать продолжительной специализации партийных работников на боевом деле, что создает в них известного рода профессиональные навыки, идущие вразрез с социалистическими идеалами партии; такого рода уменьшение специализации, может быть, до некоторой степени ослабит производительность боевого дела, но, несомненно, благоприятно отразится на общей экономии партии» 2 .

Несмотря на оговорки, что комиссия исходит из положения о том, что в большинстве своем партия



1) Заключение... С. 13-14, 20-22, 37-38.
2) Указ. соч. С. 95.
206
стоит за террор и что потому террор «ввиду современных политических условий в России, ею применяться будет» 1 , это было фактически надгробное слово эсеровскому терроризму. Точнее, террористической легенде, над созданием которой столь много потрудились эсеровские литераторы, в особенности Борис Савинков. А без «легенды» террор терял в значительной степени свой романтизм, привлекательность. «Заключение...» ликвидировало последнюю надежду на чудо; не удивительно, что оно вызвало взрыв возмущения в партийной среде.

Р.А.Городницкий, посвятивший специальную статью анализу показаний Б.В.Савинкова и его взаимоотношениям со следственной комиссией, высказал предположение, что за кулисами следственной комиссии стоял М.А.Натансон, стремившийся занять руководящее положение в партии. Он вступил в партию в ноябре 1905 г. и менее, чем другие члены ЦК, был связан с Азефом. Поэтому компрометация других лидеров партии выдвигала его на первый план. К тому же он, по мнению Городницкого, испытывал давнее недоверие к эсеровским методам боевой работы. Направление и стиль работы комиссии были предопределены позицией Баха и тесно связанными с ним по народовольческому прошлому Ивановым и Блекловым; в работе комиссии царил дух корпоративности и обвинительный, по отношению к Боевой организации и вообще постановке террористической борьбы в партии, уклон. Городницкий обращает также внимание на то, что Блеклов был в партии человеком новым, вступившим в нее только в 1909 г., ни с кем в ней, кроме Баха, тесно не связанным и потому «особо рьяно» выполнявший его указания 2 .

С нашей точки зрения, исследователь некритически воспринял версию, высказывавшуюся в письмах Савинкова и П.В.Карповича, а также оказался под известным влиянием показаний «первого пера» эсеров-



1) Заключение... С. 95.
2) Городницкий P.A. Б.В.Савинков и Судебно-следственная комиссия по делу Азефа // Минувшее: Исторический альманах. М.; СПб., 1995. С. 199-203.
207
ского терроризма 1 . В результате причина и следствие поменялись местами; Городницкий соглашается с Карповичем, что «Заключение...» Судебно-следственной комиссии — «это удар для террора почище Азефа». С точки зрения исследователя, такую роль «Заключения...» определили «активное стремление отвлеченного моралиста Баха покончить с БО в целом, как со структурой» и «нетерпеливое желание «генерала от революции» Натансона единолично обосноваться наверху партийной иерархии, оттерев всех возможных конкурентов». В результате «после окончания работы Судебно-следственной комиссии партия эсеров с молчаливого одобрения ее руководства перестает практиковать центральный террор» 2 .

На самом деле в прекращении «практики» центрального террора главную роль сыграли не происки Баха или Натансона, а, как уже говорилось выше, разочарование и усталость общества от насилия, деморализация партии и, в этих условиях, постоянные неудачи попыток восстановить БО и предпринять нечто на практике 3 . Разумеется, ничего странного не было и в том, что в Судебно-следственную комиссию включили старых революционеров с незапятнанной репутацией, не связанных с БО и прежним составом ЦК; их выводы об обособленности БО от общепартийной деятельности, об особой, «цеховой» психологии террористов, о приоритете террора по сравнению с другими видами партийной работы трудно было оспорить.



1) На исследователя, похоже, оказал влияние даже несколько приподнятый стиль савинковской прозы. Вот как Городницкий пишет о показаниях Савинкова: «В них голос Савинкова звучит как гимн умирающему террору, как лебединая песня боевого движения, как оправдание перед судом истории и немногих уцелевших, и навсегда умолкнувших бунтовщиков. Показания Савинкова — последний в истории эсеровского террора «панегирик» участникам безнадежной борьбы, слепцам и фанатикам — словом, всем тем, кто, по признанию Ивана Каляева, хотел свести свой идеал с неба своей души на землю» (Городницкий P.A. Указ. соч. С. 242).
2) Там же.
3) См.: Б.В.Савинков и Боевая организация ПСР в 1909—1911 / Публ. К.Н.Морозова // Минувшее: Исторический альманах. М.; СПб., 1995. Вып. 18. С. 243-314.
208

Но чем точнее были наблюдения комиссии, тем болезненнее они воспринимались заинтересованными лицами. Кстати, среди тех, кто резко негативно отреагировал на «Заключение...» был и Натансон, которому Карпович приписывал «постановку» деятельности комиссии. В марте 1911 г., когда «Заключение...» было в основном готово, с ним ознакомили бывших членов ЦК с тем, чтобы они внесли фактические поправки. В отличие от Чернова и некоторых других, Натансон отказался сделать это. Он писал в комиссию 1 апреля 1911 года: «Уважаемые товарищи! Ввиду того, что ваш доклад является обвинительным актом и в то же время судебным приговором, а между тем вы не только лишили нас права защиты, но даже отказались выслушать по существу, — я нахожу совершенно бесполезным делать мелкие фактические поправки (поправки по существу исключаются, ведь, вами)» 1 .

По тону это письмо Натансона ничем не отличается, скажем, от возмущенных высказываний и писем того же Савинкова по поводу «Заключения...». Год спустя после публикации «Заключения...», когда страсти, казалось, могли бы и улечься, он писал ветерану революционного народничества Ф.В.Волховскому о том, что БО и он лично были оскорблены «Заключением...» Судебно-следственной комиссии. Поскольку ЦК партии официально не опроверг выводы комиссии, то он фактически устраняется от дел. «Не скрою, — писал Савинков, — что если бы ЦК официально пригласил меня на работу, я бы отказался по приведенной выше причине: моральная связь порвана, — БО оскорблена, а ЦК промолчал, т.е. санкционировал оскорбление» 2 .

Старый народник испытывал сходные чувства: «Заключение» С.С. Комиссии «я считал с самого прочтения его во всех отношениях несостоятельным и вредным. Комиссия, кроме порученной ей Партией определенной и конкретной задачи — расследовать проис-



1) АГИ. Собр. Б.И.Николаевского. 12-9. Письмо М.А.Натансона в Судебно-следственную комиссию, 1 апреля 1911. Автограф.
2) АГИ. Коллекция Ф.В.Волховского. Кор. 4. Б.В.Савинков — Ф.В.Волховскому, 27/TV.1912. Автограф. На ту же тему письмо Савинкова Волховскому от 12 апреля 1912 г.
209
хождение азефской измены и провокации с ее последствиями, присвоила себе функцию суждения о смысле, практике и происхождении террора вообще — чего ей никто не поручал и высказалась по этому пункту против одного из основных положений нашей тактики и философии» 1 .

Систематической критике подверглось «Заключение...», а заодно и, возможно, еще в большей степени, эсеровский ЦК со стороны лидера Парижской группы социалистов-революционеров и редактора «Революционной мысли» Я.Л.Юделевского. Он подверг «Заключение...» разбору в брошюре «Суд над азефщиною», которая по объему превышала само «Заключение...». Юделевский, последовательный и непримиримый сторонник терроризма, считал ССК орудием ЦК. Ее задача, по мнению Юделевского, заключалась в том, чтобы переложить ответственность за случившиеся с ЦК на БО и связать азефовщину с психологией террористов. В неудаче террористической борьбы был виноват прежде всего ЦК, считал Юделевский, который обесценил террор «нерешительностью его теоретического обоснования и колебаниями в его практическом осуществлении». Террор был обессилен его «фактическим неделанием»; ЦК допустил физическую гибель террористов, поручив его руководство провокатору, опозорил его, допустив «ассоциирование с ним провокации». Теперь ССК пытается еще и «наложить клеймо азефовщины на самую душу террористов» 2 .



1) Б.В.Савинков и Боевая организация ПСР. Ф.В.Волховский — Б.В.Савинкову, б/д [апрель 1912].
2) Париж, 1909. С. 2). Правда, мнения о нравах, организации и партийной психике оказались у ССК и Парижской группы в конечном счете диаметрально противоположными.
210

Однако главным «открытием» Судебно-сле[дственной комиссии], по мнению Юделевского, было то, что в азефовщине была виновата сама террористическая борьба; т.е. задачей комиссии являлась не только дискредитация БО и ее членов, но самой террористической тактики. Идеи партийных теорий пропаганды, массового движения и террора, который должен занять свое, строго определенное место в партийной деятельности, способствовали лишь распылению сил. Нельзя рассчитать правильного соотношения указанных элементов, также как нельзя противополагать террор социализму: «социализм так же мало может противополагаться террору либо росту его в интенсивности и объеме, как всякая задача может противополагаться методу ее решения».

«Социалист, — писал Юделевский, — только в определенных общественных условиях становится террористом. Но раз он им становится, он необходимо должен действовать так, чтобы средство могло вести и действительно вело его к цели... террор надо делать как следует, или вовсе его не делать... нельзя террор делать вполовину». Результатом же «гомеопатического применения» террористической тактики может быть то, что многочисленные жертвы окажутся напрасными и все придется начинать сначала, в гораздо менее благоприятной обстановке.

Причины недооценки партией террора Юделевский усматривал в эклектичности ее идеологии, соединявшей народничество и марксизм, «со всеми пережитками идеализации масс и исторического процесса». Назвав подобные теории невежественной схоластикой, он напомнил о роли организованного революционного меньшинства, сознававшегося народовольцами, и преданного забвению их последователями, чересчур оглядывавшихся на вошедших в моду социал-демократов; настолько, что временами трудно стало различать между ними разницу 1 .



1) Юделевский Я.Л. Суд на азефщиною. С. 67—73.
211

Юделевский предупреждал об опасности отказа не только от терроризма, но и от революционной идеологии и тактики вообще. Впрочем, для него единственной реальной революционной тактикой оставался терроризм. «Валаамовы ослицы» антитерроризма хотят стать «такою же партией, как иные прочие», предупреждал он. — «Некоторые из них хотят заменить террор участием в 4-й Думе. Идет, грядет воинствующий культурник». Итак, для крайних левых в партии эсеров отказ от терроризма означал превращение революционеров в культурников, подобно тому, как это случилось после разгрома «Народной воли» в 1880-е годы 1 .

Другой известный партийный публицист, входивший одно время в эсеровский ЦК, Е.Е.Колосов, также высказывал опасения относительно возможного увлечения партии «парламентаризмом» за счет терроризма: «Судя по той легкости, — писал он в том же 1911 году, — с которой ныне у нас даже нашими официальными руководителями "ликвидируются" даже такие органические части нашей тактики, как, например, террористическая борьба, вне которой не может быть партии социалистов-революционеров, и, напротив, судя по той готовности, с которой эти стороны нашей деятельности заменяются "парламентаризмом" в лице IV Думы.., — судя по всему этому, партии социалистов-революционеров предстоят в ближайшем будущем горькие дни тяжелых испытаний» 2 .

Колосов открыто декларировал, что выступает «в защиту старых позиций» (подзаголовок его статьи об отношении к Думе) и находил необходимым «перенести террористическую борьбу в низы общественной жизни». Т.е., сделать как раз то, в чем многие деятели партии видели причину дискредитации террора. «Это не потому, — разъяснял Колосов, — что я желал бы оставить верхи неприкосновенными. Это потому, что и террористическую борьбу нам нужно начинать в известном смысле сначала. Нам нужно снова пройти тот путь, который мы прошли раньше, от нас требует



1) Юделевский Я.Л. Указ. соч. С. 81—82.
2) Колосов Е.Е. Как нам относиться к Государственно Думе (Из области партийной этики). Париж. 1911. С. 30.
212
этого и общее состояние страны, и положение партийных сил» 1 .

Однако нельзя было дважды войти в одну и ту же воду. Это все-таки поняла часть эсеровских лидеров. «Правые», получившие по названию единственного ими выпущенного номера журнала «Почин» наименование «починовцев» 2 (В.И.Ленин прозвал их «эсеровскими меньшевиками»), пересмотрели ортодоксальное отношение к террору. В редакционной статье первого номера журнала говорилось: «Новые формы жизни порождают новые методы деятельности. Они же делают ненужными многие из старых. Одним из таких методов необходимо признать политический террор. Историческое значение политического террора не может быть оспариваемо. Возобновленный в канун революции, он будил политическое сознание.

Террористические удары сливались с возрастающим гулом надвигающегося народного движения. Во время открытого столкновения он развивался и шел вместе с массовым напором. Так было. И так может быть снова в момент взрыва. Но не так обстоит дело теперь. Террор не



1) Колосов Е.Е. Указ. соч. С. 4. «Партийные силы», однако, думали во многом иначе, нежели их вожди, «...делать нечего — жизнь ушла вперед, — писал в «Известиях заграничного комитета партии социалистов-революционеров» (1911, № 13) начинающий в то время литератор М.А.Осоргин. — Не ушла — ускакала, умчалась на шнельцуге, упорхнула на биплане. А наша великолепная колымага стоит на месте в гордом величии деревянных колес с гербом "[Партия] с[оциалистов]-р[еволюционеров]" и с горбом насохшей на нем грязи азефовского происхождения... Мы застыли на вчерашнем, а вчерашнее умерло сегодня на рассвете». Осоргин не хотел даже вступать в спор о том, что делать: «начинать ли сначала, или — сызнова, или остаться при прежнем, гордо держа "Знамя труда" над полысевшей головой», полагая, что прежде чем спорить о тактике, надо уяснить для себя основные вопросы жизни (статья М.А.Осоргина «Личное мнение» цит. по: De visu. 1994. № 3/4(15). С. 5—7.
2) В редакцию журнала «Почин», единственный номер которого вышел в июне 1912 г. в Париже, входили Н.Д.Авксентьев, И.И.Бунаков-Фондаминский, Б.Воронов (Б.Н.Лебедев) и С.Н.Слетов (Ст.Нечетный). «Починовцы» объявили себя чисто литературной группой, ведущей пропаганду своих идей в рамках партии; идейная «широта» ПСР это, в принципе, допускала. Подробнее см.: Морозов К.Н. Партия социалистов-революционеров. С. 587—599.
213
может теперь играть своей прежней политически-воспитывающей роли, ибо та сознательность, которую могла дать примитивная пропаганда путем террора, уже имеется и не отсутствие сознательности обусловливает современную реакцию. Террор теряет и свое возбуждающее значение, ибо революционное движение в стране далеко еще не достигло той степени напряженности, когда единичные революционные акты могут способствовать переходу накопившейся революционной энергии масс в действенное состояние» 1 .

Несмотря на то, что «Почин» признавал террор нецелесообразным только для «настоящего времени», но отнюдь не отказывался от него принципиально, взгляды «починовцев» по вопросу о терроризме, также как и их «ликвидаторские» идеи об участии в IV Думе подверглись критике на страницах «Знамени труда» 2 и не были приняты большинством партии.

В партии, по крайней мере на страницах эмигрантской периодики по-прежнему преобладали иные взгляды на террор. «Знамя труда» в начале 1912 г. с удовлетворением отмечало, что в социал-демократическом «Форвертсе» в статье «Возрождение политического террора в России» (так германские социал-демократы оценили убийство Столыпина, знаменовавшее не возрождение, а закат терроризма) ничего специально не говорится против террора. Далее следовала очередная апология актов центрального террора, которые «как никак... наиболее громки, наиболее волнуют и потрясают всех. Они слышны повсюду и если они намечены и проведены удачно, если они понятны массам и действительно отвечают оскорбленной совести и попранному достоинству трудового народа, то их влияние, при самой неблагоприятной (для революции) политической конъюнктуре, не может не быть огромно и благодетельно. Быть может, оно не проявится в немедленных действиях. Но нравственная атмосфера станет здоровее, нормальнее (курсив мой. — О.Б.)» 3 .



1) От редакции // Почин. 1912. № 1. Цит. по отдельному оттиску, хранящемуся в коллекции Б.И.Николаевского в Архиве Гуверовского Института. Кор. 629. Папка 11.
2) См.: Знамя труда. 1912. Сентябрь. № 45. С. 1-6.
3) Еще о терроре // Знамя труда. 1912. Январь. № 39. С. 7.
214

Что касается практики, то «боевизм» практически полностью сошел на нет. Любопытно, что, по воспоминаниям А.Н.Баха один из бывших членов ЦК, кстати, конфликтовавший с Азефом, С.Н.Слетов, заявил председателю ССК, что считает «Заключение...» совершенно неправильным. В руководящих сферах партии не господствовало террористическое настроение; антитеррористические выводы, которые, несмотря на все оговорки, вытекают из «Заключения...» Комиссии «будут иметь для партии чрезвычайно вредные последствия». Для предотвращения этих негативных последствий Слетов поехал в Россию.

«Ехал он с той мыслью, — вспоминал Бах, — что в партии есть боевые силы, которые не мирятся с создавшимся положением и горят желанием смыть пятно, наложенное азефщиною на БО и на Партию. А в действительности он встретил по отношению к террору частью, полное равнодушие, частью нехорошее предубеждение. «Получалось такое впечатление, — говорил Слетов, если бы партии удалось свалить самого царя, партийные люди прежде всего заподозрили бы тут провокацию» 1 . Вернувшись из России, Слетов пересмотрел свои взгляды на террор, по крайней мере на возможность и целесообразность его применения в тогдашних условиях; он стал одним из основателей «Почина».

Много лет спустя С.П.Постников, в 1912—1914 годах секретарь редакции легального эсеровского журнала «Заветы», а в период эмиграции — сотрудник. Русского заграничного исторического архива в Праге, писал в подготовленной им, но так и не увидевшей свет статье об эсерах в годы Первой мировой войны «...просматривая протоколы Заграничной Делегации 1913 и 1914 гг., можно убедиться, что и заграничники в это время не особенно форсировали работу руссих групп и относились очень осторожно ко всяким нелегальным начинаниям. К этому же времени был совершенно изжит такой циничный для партии с.-р. метод борьбы, как политический террор» 2 .



1) Бах А. Памяти С.Н.Слетова // Памяти Степана Николаевича Слетова. Париж, 1916. С. 26, 29—30.
2) Постников С.П. В годы мировой войны (корректура неопубликованной статьи) // АГИ. Собр. Б.И.Николаевского. 11-8.
215

«Изжит», однако, он был совсем не потому, что эсеровские вожди осознали его циничность; не применяли его в силу внешних условий, а не внутренней убежденности. В официальном партийном органе в 1914 году, когда не существовало никаких организованных партийных боевых групп, в статье, предваряющей публикацию сводной таблицы террористических актов, осуществленных эсерами, говорилось: «Во весь период русской революции террор идет впереди, как показатель накопления народом революционной энергии, готовой прорваться наружу... террор не есть средство, кем-нибудь выдуманное, кем-нибудь созданное для своих целей. Террористические нападения — это авангардные стычки народной армии, это ее боевой клич: прочь с дороги, революция идет!.. Террор перестал практиковаться в России не по причинам провокации, а по более глубоким причинам, лежащим в психологии народных масс. И как только пройдет переживаемый момент застоя и народного молчания и наступит период подъема революционной волны, террор явится опять, как один из методов борьбы, снова займет свое место в авангарде революции» 1 .

Большинство эсеровских лидеров отказывалось понять, что терроризм умер; после дела Азефа невозможно было возродить ореол вокруг героев террора: они казались или неумны или подозрительны. Любопытно, что много лет спустя один из достаточно активных деятелей партии, близко соприкасавшийся с руководителями БО, М.М.Шнееров, выражал уверенность, что лидеры партии знали о связях Азефа с охранкой, но закрывали на это глаза, так как это было выгодно для успехов террора 2 . Последовавшие за разоблачением



1) Ивич М. Статистика террористических актов // Памятная книжка социалиста-революционера. (Париж), 1914. Вып. II. С. 6.
2) Шнееров, который, что весьма существенно, жил несколько в отрыве от основного «массива» русской эмиграции, в Калифорнии (Беркли) и не был знаком с многочисленными публикациями по поводу дела Азефа, появившимися в 1920—1930-е годы, что исключало различные «литературные» реминисценции, писал В.М.Зензинову, обосновавшемуся в послевоенные годы в Нью-Йорке: «Как бы мы ни относились к Савинкову... никто из нас не может и не будет отрицать, что он был очень умным человеком. Его сталкивание и близость с Азефом были на 100 процентов... САВИНКОВ АЗЕФА ЗНАЛ. Он не мог его не знать. У них было слишком много одинаково беспринципных черт. Если Савинков НЕ ЗНАЛ, что Азеф — провокатор, он, по-моему, безусловно подозревал, что Азеф "тер свои плечи" (rubbed shoulders) с охранниками... и подозревая и считая себя умнее, этим хотел пользоваться, — свои подозрения, разумеется, скрывая...» (Шнееров М.М. — Зензинову В.М., 29 мая 1953 //АГИ. Собр. Б. И. Николаевского. 12-18).
216
Азефа скандалы, такие, как дело Петрова, публикация записок Рутенберга об обстоятельствах убийства Гапона, ницшеанская проза Савинкова 1 , воспринятая читающей публикой как подлинная исповедь террориста 2 ,

1) А.М.Горький писал А.В.Амфитеатрову вскоре после начала публикации в эсеровских «Заветах» романа В.Ропшина-Савинкова «То, чего не было», что он «даст очень солидный материал гасителям духа и тем, кто любит плясать на могилах» (Горький — Амфитеатрову. Между 20 и 27 мая 1912 // Горький и русская журналистика начала XX века: Неизданная переписка (Литературное наследство. Т. 95). М., 1988. С. 394). В ответном письме Амфитеатров сравнивал Ропшина с авторами антинигилистических романов 1860—1870-х годов Н.С.Лесковым, В.В.Крестовским и В.П.Клюшниковым (Амфитеатров — Горькому. 28.V.1912 //Там же. С. 396). Подробнее о полемике вокруг произведений Савинкова см.: Келли А. Самоцензура и русская интеллигенция // Вопросы философии. 1990. № 10. С. 57—61; Могильнер М. Мифология «подпольного человека». М., 1999. С. 102—120, 133—152.
2) Впрочем, отождествляла Савинкова с героями его произведений не только «публика». Возможно, наиболее отчетливо сформулировал отношение к Ропшину и его созданиям части товарищей по партии уже цитировавшийся М.М.Шнееров: «"Жорж", — писал он о главном герое "Коня Бледного", — не выдуманный характер. Это — циник, нарцисс, самовлюбленный эгоцентрист с железной волей, верующий только в себя — это г. Савинков». — Письмо Зензинову от 29 мая 1953 г. Шнееров утверждал, что в отличие от Зензинова, порвавшего с Савинковым в 1911 г., он не хотел с ним иметь дела уже в 1906-м. Шнееров считал, что «самовлюбленный негодяй и революционный авантюрист (Савинков) — покрывал другого негодяя — предателя (Азеф). Форма и степень их психопатологии была разная. Оба они были садистами, и Революция и предательство служили их личным демоническим целям. Морально они считали себя сверхчеловеками, которым позволено то, что не позволено простым смертным». «Они были прототипами Берии и Маленкова», — добавил в запале Шнееров. (Шнееров М.М. — Зензинову В.М. [июль 1953] // АГИ. Собр. Б.И.Николаевского. 12-18.

На страницах «Революционной мысли» после публикации «Коня Бледного» героя савинковской повести сравнивали с Азефом: «К русскому терроризму прикоснулись и пресмыкающийся Азеф и гарцующий "Конь бледный". Удар копытом может быть иногда опаснее змеиного жала. Азев — шпион, он вожделенец по натуре и по профессии. Жорж — террорист. И у террориста оказалась почти та же психика, что и у вожделенца — шпиона!.. Если среди русских террористов действительно находятся Жоржи, то погиб террор и погибла русская революция». (Сиверский (В.К.Агафонов). Memento mori! // Революционная мысль. 1909. Июль. № 5. С. 3).

217
в глазах общества. Бурные дискуссии о терроре в эмигрантской печати вызывали интерес лишь нескольких десятков неудачливых революционеров. Лишившись моральной и материальной поддержки общества, терроризм был обречен на исчезновение.

Терроризм умер; но осталось преклонение перед насилием, идея о том, что на пути в царство справедливости придется переступить через некоторое количество трупов. Осталась привычка к насилию, остались «кадры», успешно претворявшие в жизнь идеи о массовом терроре или партизанской войне. Когда несколько лет спустя им выпал еще один шанс изменить мир, они его не упустили.