Характерно письмо В.П.Ногина своему единомышленнику весной 1900 года: «В данную минуту мы не должны говорить о терроре: на это теперь не пойдет масса. Но трудно предугадать, что будет дальше». Ногин высказал предположение, что если рабочие демонстрации будут жестоко разгоняться, то это вызовет ответную реакцию, «...если все демонстрации будут вызывать столкновения с полицией и повлекать за собой только жестокие наказания, а не уступки, но в то же время уровень развития массы будет повышаться, то возможно у нас возникновение террора» ² . Ногин довольно точно предсказал ход событий; только первый в двадцатом столетии террористический акт в России стал ответом не на разгон рабочей демонстрации, а на жестокое подавление студенческих волнений.

Начало нового века ознаменовалось нарастанием революционного кризиса. Одним из его симптомов — и важнейших факторов — стало возобновление терроризма. В 1901 году раздались выстрелы П.В.Карповича и В.Ф.Лаговского, направленные в министра народного просвещения Н.П.Боголепова и обер-прокурора Синода К.П.Победоносцева. 2-го апреля следующего года пуля члена Боевой организации эсеров С.В.Балмашева сразила министра внутренних дел Д.С.Сипягина. Эти террористические акты вызвали одобрение в определенных слоях общества и энтузиазм среди значительной части революционеров, не исключая и социал-демократов.

«Я страшно жду, что будет в России 1 мая.., — писал В.П.Ногин тому же корреспонденту год спустя после отправки цитированного выше письма, в апреле 1901 г., — Если будет демонстрация, то она будет более кровопролитная, чем 4 марта (имеется в виду демонстрация петербургской интеллигенции 4 марта 1901 г. у Казанского собора, жестоко разогнанная полицией — О.Б.), потому что рабочие будут вооружены, кто чем попало, будут и револьверы. Каждый будет вооружаться для защиты. Я считаю это необходимым и разумным... Теория о неразумности террора есть только у интеллигенции, рабочие не знают ее и будут применять. Теория же о самозащите силою против силы есть и у интеллигенции, да и не может не быть: если меня убивают или убивают моих близких, неужели я смогу ограничиться только криками — нет, я тоже буду убивать...» ¹

Резонанс, произведенный покушениями Карповича и Лаговского, заставил заколебаться даже «экономистов», оценивших происшедшее, как «исторический поворот». Так была озаглавлена передовица «Листка "Рабочего дела", написанная одним из лидеров «экономистов» Б.Н.Кричевским. Он писал, что «исторический момент выдвинул также перед партией совершенно новый вопрос. Выстрелы Карповича и Лаговского и то горячее сочувствие, которое они встретили в рядах молодежи и всех революционных

Некоторые эмигрантские социал-демократические группы высказались, в более или менее решительной форме, за использование террористических методов. Наиболее откровенно это было сделано в программной брошюре группы «Свобода» «Возрождение революционизма в России», принадлежавшей перу ее лидера Е.О.Зеленского (Л.Надеждина). В своей брошюре Зеленский рекомендовал своеобразный синтез народовольческих методов с социал-демократическими теориями и организационными принципами. Он призывал использовать «эксцитативный террор» для активизации рабочего движения. «Террор не может не усилить движения, — писал Зеленский, — уже потому, что он — застрельщик политической борьбы, яркий симптом начала конца. Он является затем, чтобы бросить искру в уже собранный и сложенный горючий материал» ²

Довольно сочувственно к терроризму, как будет показано ниже, отнеслась и еще одна социал-демократическая группа — «Борьба».

Первые покушения, сначала относительно спонтанные, как выстрелы Карповича и Лаговского, а затем систематический «центральный» террор, возобновленный Боевой организацией ПСР, вызвали мощную антитеррористическую кампанию на страницах «Искры» и «Зари». Кампания обусловливалась как принципиальными, теоретическими соображениями — марксисты полагали, что терроризм сбивает рабочее движение с правильного пути, тем более, что история уже доказала пагубность методов «Народной воли» для

Начало антитеррористической кампании на страницах «Искры» положила статья В.И.Засулич «По поводу современных событий», опубликованная в апреле 1901 года. Засулич писала, что в «публике» слышатся теперь надежды, предсказания и пожелания, чтобы возобновился снова «террор», которым закончилось революционное движение 70-х годов. «Это говорит, по-видимому, — констатировала она, — о самом широком возбуждении, и тем не менее укрепление таких надежд имело бы... противоположную тенденцию: суживать, а не расширять поле битвы» ¹ .

В своем неприятии терроризма Засулич исходила из того, что волнующее впечатление, которое производят террористические акты, отвлекает внимание от других форм революционной деятельности. Они начинают казаться тривиальными. Энергия террористов сосредотачивается на достаточно узкой сфере и никогда не выходит за ее пределы. Их «достижения» бессмысленны, поскольку в России нет социальных сил, способных использовать дезорганизацию и перестановки в правительстве, вызванные террористами. Единственная польза, которую приносят террористы, заключается в том, что они демонстрируют зависимость всех законов и учреждений в России по-прежнему от узкого круга лиц, находящихся у власти и, в конечном счете, от одного человека.

Обращаясь к временам, которые все еще были живы в ее памяти, Засулич писала, что более чем

В рецензии на брошюру Зеленского Засулич подчеркивала губительное воздействие террора на организацию революционных сил: «Террор не увеличил числа нелегальных революционеров, — вспоминала она о событиях двадцатилетней давности, — а лишь сосредоточил их работу на одном пункте и усилил интенсивность деятельности центральной организации». Парируя образное утверждение Зеленского, что террор явился искрой для уже собранного и сложенного горючего материала, Засулич с иронией писала: «Вот именно это-то и сделал террор. Явившись симптомом начавшегося конца движения, он сжег на ярком костре «уже собранный» и «сложенный» в нелегальные организации «горючий материал» ² .

В майском номере «Искры» был напечатан ответ Ю.О.Мартова на «Исторический поворот» Кричевского, в котором ставился якобы «новый» для социал-демократии вопрос о терроре. Мартов, ссылаясь на историю «Народной воли», писал, что «народовольцы ценили всякое общественное движение и особенно надеялись на движение рабочих. Но во всяком таком проявлении общественного движения масс они видели только вспомогательную силу, способную усилить дезорганизацию правительства, главные же удары его организации должна была наносить заговорщическая борьба, в которой террор был главным средством» ³ .

Критикуя эсеровские теории о том, что террористы будут лишь «застрельщиками» народного движения, Мартов указывал на опыт «Народной воли», которая ставила вопрос таким же образом, что не мешало ее террору в силу внутренней логики, присущей этому средству борьбы, быть на деле отрицанием всякого народного движения» ¹ .

По вопросу о терроре наметились серьезные разногласия между теоретиками-эмигрантами и местными партийными организациями, которые отнеслись к эсеровскому терроризму, не говоря уже о покушении Гирша Леккерта, рабочего, стрелявшего в Виленского генерал-губернатора В.В. фон Валя в ответ на жестокую и унизительную расправу с демонстрантами — массовую порку, гораздо более лояльно. Д.Ньюэлл проанализировал прокламации местных организаций РСДРП, а также другие «отклики с мест» по поводу известных террористических актов. Они свидетельствуют о сочувственном отношении к террористам и одобрении в целом терактов.

Так, в прокламации по поводу убийства Сипягина Саратовский комитет отвергал мысль, что убийство преступника делает преступником самого убийцу. Сипягин был только частью системы, говорилось в прокламации. Сипягин убит, но Сипягины не перевелись на Руси. Политический строй остался неизменным и место Сипягина занял Плеве. Идет беспощадная война, но она вступила в завершающий период — когда имеют значения дела, а не слова. Заключитель-

Напряженность между местными партийными организациями и партийными лидерами по вопросу об отношении к терроризму нарастала. Это отчетливо заметно, если сравнить тексты, печатавшиеся в «Искре» и «Заре» с еженедельными бюллетенями, издававшимися в качестве своеобразного приложения к ним. В бюллетенях отражались наиболее интересные события, которые произошли в русском революционном движении за неделю, печатались письма с мест и т.п. Они отражали чувства и настроения рядовых участников движения или же социал-демократов «среднего звена» больше, чем партийных теоретиков.

Так, в бюллетене от 1 мая 1902 г. было напечатано письмо из Петербурга, в котором утверждалось, что «настроение очень поднялось» в городе, особенно в связи с покушением Степана Валериановича Балмашева. В третьем листке, вышедшем в июне того же года, поднимался вопрос о судьбах народовольцев, отбывавших с 1880-х годов заключение в Шлиссельбургской крепости. Отмечалось, что здоровье многих из них, приговоренных к пожизненному заключению, оставляет желать много лучшего. Д.Ньюэлл справедливо замечает, что сообщения о здоровье, возрасте и перспективах известных русских террористов, таких, как Михаил Попов, Морозов, Фроленко на страницах социал-демократического листка, в то время как партийные лидеры вели яростную кампанию против распространения терроризма, говорит о наличии симпатий к террористам в довольно широких кругах партийных активистов ² .

Бюллетени, вышедшие в июне, подтверждают это впечатление. В номере от 10 июня напечатана сочувст-

Далее в прокламации отдавалась дань партийной ортодоксии и говорилось, что социал-демократы признают , что средствами индивидуального террора нельзя достичь свободы; что сила господствующего класса может быть сломлена только силой организованных трудящихся масс. Но мы не можем не отдать дань этим борцам за народную свободу (т.е., террористам.— О.Б.), говорилось в завершение прокламации. «Честь и слава вам, дорогие товарищи! Ваши святые имена навсегда останутся в памяти народной, ваша смерть не останется неотомщенной: посреди дворца Романовых мы воздвигнем знамя Российской Республики. Долой самодержавие! Да здравствует организованная борьба за свободу!» ¹

Разногласия отчетливо отразились и на страницах первого номера «Летучего листка», выпущенного в июне 1902 года социал-демократической группой «Борьба». В статье «Объединение», написанной В.Даневичем (псевд. Э.Л.Гуревича), указывалось на угрозу раскола социал-демократической партии по вопросу об использовании террора. Не отрицая настроения возродить терроризм, он напоминал об опыте четвертьвековой давности, когда тактика, направленная против «мясников» самодержавия переросла в систему политической борьбы, которая, по мнению автора, угрожала рабочему движению. А именно рабочее движение должно быть центром, ведущей силой в борьбе против самодержавия.

Раскола, который террор угрожает произвести, можно избежать путем укрепления связей внутри социал-демократической организации. Вера в силу и эффективность партии должна быть восстановлена. Отдельные партийные организации могут быть слабыми и отдельные члены партии могут быть склонны к индивидуальным действиям, но эти действия должны быть в рамках тактических установок партии. Большее единство партии будет способствовать привлечению других оппозиционных элементов. Пока же разногласия ослабляют партию и продолжают вредить ей. В этих условиях «интеллигенция постепенно теряет веру в силу пролетариата и опять берется за старое оружие — террор...» ¹ . Объединение принесет РСДРП гегемонию, предрекал Даневич.

Недостаток единства легко можно было заметить, если сравнить первую статью с последующими. На следующей странице, в статье Юрия Невзорова (псевд. Ю.М.Стеютова-Нахамкеса), посвященной делу Балмашева, террорист, без обычных для социал-демократической печати оговорок, провозглашался героем, его поведение на следствии сравнивалось с поведением Андрея Желябова. Сочувственно цитировался ответ Балмашева на вопрос о мотивах убийства Сипягина: «Спросите всех русских людей, почему не убили до сих пор; почему я убил — для всех слишком ясно» ² .

В третьей статье даже отрицалось утверждение Даневича о том, что террористические методы борьбы выбраны революционерами. Ответственность за террор несут «царские опричники», которые сами своим поведением вкладывают пули в револьверы революционеров. Правда, автор уточнял, что он говорит не о «так называемом террористическом методе борьбы» и что покушения недавнего времени не могут быть определены как систематический террор, проводящийся по инициативе и под контролем революционной организации. Под средством политической борьбы автор понимал только систематический и заранее планируе-

Террор, свидетелем которого стала Россия — это реакция энергичных личностей на бесчеловечную, деспотическую тиранию царя. Вопрос заключается только в том, сознательно ли «царские опричники» провоцируют террористические акты. Автор полагал это возможным и заявлял, что если они думают сбить революционное движение с пути, по которому оно идет, если они надеются, что революционеры бросятся в партизанскую войну против агентов государства, они совершают ошибку ² .

Если нужны дальнейшие доказательства симпатий значительной части русских социал-демократов к террористическим актам подобного рода, достаточно прочесть настоящий гимн героям-террористам начала века в отклике Невзорова на покушение Гирша Леккерта. Он писал о простом сапожнике Леккерте и студенте Балмашеве, которые соединились на эшафоте, о том, что они всегда будут служить символом братского единения рабочего люда и революционной интеллигенции, подавших друг другу руки для общего дела — освобождения народа. Невзоров сочувственно цитировал листовку Виленского социал-демократического комитета по поводу покушения на фон Валя.

В листовке выражалась гордость, что еврейский рабочий класс выдвинул из своей среды такого человека, как Леккерт и что социал-демократы счастливы, что в рядах еврейского пролетариата произошли столь серьезные изменения. Невзоров, вторя прокламации, приветствовал этот «естественнейший и законнейший акт мщения за так варварски попранные человеческие права», и, назвав Леккерта «неустрашимым бойцом», писал, обращаясь к казненному мстителю: «Честь и слава твоему геройству!» ³

Впрочем, для Невзорова-Стеклова терпимое отношение к терроризму не было случайным. В подготовленной ранее статье «Памяти "Народной воли"» он, с одной стороны, писал, вполне в ортодоксально-марк-

В анонимной статье памяти С.В.Балмашева, напечатанной в «Летучем листке» группы, значение его теракта оценивалось весьма образно: «Трон божьего помазаника дал новую трещину; в образе павшей от революционной пули Дикой Свиньи отвалилась одна из колонок императорского балдахина» ² .

Кроме откровенного сочувствия террористам «на местах» и среди немалой части социал-демократической эмиграции, опасения лидеров российской социал-демократии вызывало также поведение их западноевропейских товарищей. Плеханов был особенно разочарован отношением германской социал-демократии к происходящему в России. Во время короткого визита Августа Бебеля в Цюрих в 1902 году, Плеханов нанес ему визит. Он жаловался, что российская социал-демократия страдает не только от репрессий царского правительства, но и от вредной деятельности русских террористов, мелкобуржуазных революционеров, «не имеющих ничего общего с рабочим классом». Плеханов обратил внимание своего собеседника, что германская социал-демократическая печать, «очевидно по недосмотру или беспечности», выражала симпатию к террористическим элементам, которые российская социал-демократия считает наиболее опасными врагами революции. Напомним, что эсеры действительно не

Не удивительно, что проблема революционного терроризма занимала все большее место на страницах «Искры» и «Зари», а полемика против эсеров и колеблющихся эсдеков становилась все более ожесточенной. Первую скрипку в ней играл Плеханов. В статье «Что же дальше?» (декабрь 1901) он отнес террор к непозволительным приемам борьбы, которые отрывают «революционеров от массы, штаб от армии». Плеханов обрушился на «экономистов», которые стали выступать в защиту террора. По его предположению, прежнее отрицание экономистами терроризма объяснялось тем, что они идентифицировали его с политической борьбой. Теперь, когда их коснулось общее возбуждение, они отрицают свое прежнее неприятие «политики» и проповедуют терроризм, который «по-прежнему представляется им единственным возможным видом политической борьбы». Увлечение терроризмом Плеханов назвал, используя геометрический термин, «дополнительной ошибкой экономизма» ² .

Проанализировав работы «террористов-классиков», к которым он отнес Н.А.Морозова и В.Тарновского (Г.Г.Романенко), Плеханов показал, что их апология терроризма была вызвана неверием в массовое движение. Современное экономическое состояние России, рост рабочего движения, не позволяют смотреть на происходящее глазами Морозова и Тарновского. Апеллируя к истории русского революционного движения, Плеханов писал, что террор рассматривался поначалу как средство самообороны. Однако террористическая борьба имеет свою логику и «раз начавшись, она не может остановиться до тех пор, пока в самом деле не поглотит всех сил партии и не па-

С этой точки зрения, наставлял Плеханов еще одних заблудших детей социал-демократии, членов группы «Свобода», устами своего лидера защищавших в брошюре «Возрождение революционизма в России» эксцитативное (агитационное) значение терроризма, их идеи являются повторением старой ошибки, «...защита террора с агитационной точки зрения возможна еще менее, чем с точки зрения охраны революционной организации... Агитатор должен стараться как можно больше сблизиться с массой; а террористическая деятельность отдаляет революционера от массы, замыкая его в тесном круге посвященных в "конспиративное" дело товарищей-конспираторов». Самое же главное, считал Плеханов, это то, что есть гораздо более сильное средство «возбуждения» массы — ее непосредственное участие в борьбе с властью ² .

Любопытно, что и в этой статье отрицание терроризма не было абсолютным. Плеханов упоминал о возможности использования террора в качестве вспомогательного приема; в другом месте он писал о том, что при определенных условиях, правда, подчеркивал Плеханов, «при самых редких, совершенно исключительных условиях», «террористическая деятельность и политическая агитация в массе могут идти рука об руку, поддерживая и дополняя друг друга». Однако его конечный вывод был категоричен: «В настоящее время террор не целесообразен, поэтому он вреден» ³ .

Принципиальное значение имела статья Плеханова «Смерть Сипягина и наши агитационные задачи», опубликованная вскоре после покушения Балмашева, в первомайском номере «Искры». Плеханов указал на причину возобновления терроризма — крайнее раздражение интеллигенции полицейскими репрессиями. Кроме того, условием появления терроризма является

Признаки такого стремления он усматривал даже в социал-демократической среде, в которой начались разговоры о том, что «демонстрации обходятся слишком дорого и террористические действия скорее поведут к цели». Ссылаясь на опыт 70-х годов, он предупреждал, что «от таких разговоров недалеко и до мысли о "систематическом терроре"». Но «если бы это движение стало террористическим, то оно тем самым подорвало бы свою собственную силу» ² .

Для рабочего класса он считал более «удобными» демонстрации и другие формы уличных выступлений. Вновь резко отозвавшись о тех, кто считает террор агитационным средством, Плеханов сослался на опыт 70-х — начала 80-х годов. Террор не способствует самодеятельности рабочих, обрекая их на пассивное сочувствие; террор не может принести и политической свободы, при которой легче заниматься пропагандой социалистических идей: «Царь Александр II погиб, царизм продолжает существовать» ³ .

Тем не менее, противостоять «веяниям времени» было нелегко даже «искровцам», да и вряд ли разумно в условиях нарастающих общественных симпатий по отношению к новой генерации террористов. Начиная с июня 1902 года «Искра» пишет о проблеме терроризма менее решительно. Выстрел Леккерта вызвал одобрение в достаточно широких слоях населения, пожалуй, как никакой другой теракт со времен покушения Веры Засулич. Акт Леккерта обсуждался на страницах «Искры» с использованием такой терминологии, как «праведный гнев», «честь», «само-

Покушение Леккерта на страницах газеты характеризовалось как достойный ответ на преступления царизма. Радость «Искры» по этому поводу омрачалась лишь сожалением по поводу того, что покушение не оказалось полностью успешным, т.е., что фон Валь был только ранен, а не убит. Леккерт трактовался как «смелый мститель». Как бы предвкушая следующее покушение, «Искра» указывала, что четыре Виленские социалистические организации выпустили «прекрасно написанную» прокламацию, в которой назывались имена всех тех, кто участвовал в казни Леккерта ² . Ленин в письме к Плеханову разъяснил столь необычное отношение газеты к теракту: «Из-за заметки о Леккерте в "Искре" у меня вышла маленькая баталия с Бергом (Ю.О.Мартовым — О.Б.) и Великой Дмитриевной (В.И.Засулич — О.Б.)у которые оба, как водится, понервничали и стали говорить о неизбежности террора и необходимости для нас это (так или иначе) выразить. Заметка в "Искре" явилась, таким образом, компромиссом: это было все, что я мог отвоевать».

Далее Ленин с облегчением замечал, что «теперь Берг сам стал противником террора, даже Леккертов» ¹ .

Одобрительная реакция на покушение Леккерта в массах вынудила изменить свое отрицательное отношение к терроризму лидеров Бунда. Если на его 4-м съезде (май 1901 г.) политический террор был объявлен неприемлемым средством борьбы, а возможные акты возмездия в ответ на насилия властей были признаны личным делом членов организации (в чем, правда, выражалось некоторое колебание по отношению к подобным актам) ² , то в резолюции «О тактике обесчещивания», принятой 5-й конференцией Бунда (сентябрь 1902 г.), говорилось, что на обесчещивание членов партии надо отвечать организованными актами мести и массового протеста. Резолюция не носила обязательного характера, причем специально подчеркивалось, что месть — не террор и «на путь террора Бунд не становится» ³ .

Однако резолюция конференции немедленно вызвала критику на страницах заграничной бундовской печати. Автор статьи «О партийной мести» не без оснований доказывал, что месть — это первая стадия терроризма, если она носит не спонтанный, а организованный, партийный характер; это и есть постепенный переход к террору, ибо террор засасывает. Анонимный автор остановился также на «психологической подкладке террористической тенденции» проявившейся на конференции: «В каждом человеке, выросшем и воспитавшемся при самодержавном режиме, сидит террорист... Террористическая психология российского человека, — не без наблюдательности замечал он, — состоит не только в том, что он сочувствует террористическим актам, но еще в том, что он в глубине души приписывает террору положительную, созидающую роль. Сколько бы прекрасных доводов мы себе ни приводили в пользу несостоятельности террора, как средства борьбы против правительства, нам не заглушить внутреннего голоса, продолжающего, во-

По-видимому, этот «неотвязчивый голос» слышало немалое число бундовцев. Кое-кто из них вышел из партии, будучи не в состоянии принять хладнокровные рассуждения партийных теоретиков о неэффективности, при данных условиях, вооруженного сопротивления государственному насилию. Среди них было некоторое количество рабочих из Белостока, примкнувших к более «боевым» революционным организациям в своем городе, благо что недостатка в них не было или, к примеру, Фрума Фрумкина, ставшая впоследствии известной эсеровской террористкой. В целом Бунд все же серьезных потерь не понес, хотя проблема применения насилия осталась для него, по выражению Х.Тобиаса, «никогда не заживающей раной» ² . Бунд преодолел «террористический соблазн» довольно быстро и уже его 5-й съезд (июнь—июль 1903 г.) резолюцию «О тактике обесчещивания» отменил.

Характерно, в то же время, что, критикуя эсеровский терроризм в «установочной» брошюре «К вопросу о терроризме», бундовский публицист выступил против попыток осудить его с «моральной точки зрения». Процитировав высказывания, осуждавшие терроризм с точки зрения этики, содержавшиеся в некоторых социал-демократических прокламациях «на местах» («не дело революционера стать судьей или палачом», прокламация «Группы «Южного рабочего»), анонимный автор писал: «Единственный критерий пригодности и допустимости того или другого способа борьбы есть целесообразность, и только с этой точки зрения можно критиковать террор. Мы, социал-демократы, вообще не высказываемся ни против террора, ни против каких бы то ни было форм насилия. Мы только говорим, что в настоящее время террор нецеле-

Однако вернемся к «искровцам». Они были весьма встревожены ростом сотрудничества между социал-демократами и социалистами-революционерами на местах. В 1901—1902 годах возникли объединенные комитеты эсдеков и эсеров в некоторых городах России. Многие эмигрантские социал-демократические группы, вслед за «Свободой», также повернули в сторону терроризма. Эти изменения настроений все глубже проникали в «низы».

Как справедливо пишет Дж.Кип в своей книге о русской социал-демократии, в это время «заметным явлением было широкое распространение симпатий к террористическим методам среди боевых элементов рабочего класса, которые номинально значились социал-демократами. В Казани местный партийный комитет переиздал эсеровскую литературу. Четырнадцать комитетов Бунда, также как некоторые комитеты на Украине, открыто декларировали поддержку, в принципе, терроризма. В Саратове и на Урале оформились объединенные комитеты эсеров и эсдеков. Факты свидетельствуют, что "пролетарское классовое сознание", на которое полагались русские марксисты, оказалось очень тонким, если вообще существовавшим. Среди значительной части населения России существовала скрытая склонность к более решительным формам насилия, которая, естественно, стремилась проявить себя в рамках партии, исповедующей марксистские принципы» ² .

Многочисленные бюллетени, листовки и прокламации, выпущенные социал-демократическими организациями, приветствовали различные акты индивидуального террора. Действия Карповича и Балмашева

Уральская группа еще в 1901 году приняла «Программу Уральского союза социал-демократов и социалистов-революционеров». В документе признавалось, что забастовки и другие «политические манифестации» являются наиболее подходящими формами политического протеста. Уральский союз не заявлял террор в качестве средства политической борьбы, однако признавал за членами организации право на индивидуальный террористический акт, если он предпринят на собственный страх и риск. «Искра» была очень встревожена этим союзом и резко осудила признание терроризма, даже в форме позволения членам организации совершать террористические акты по своему усмотрению, без опоры на партийную группу. По мнению «Искры», Уральская группа, самостоятельно решая принципиальные тактические вопросы, поставила себя в изолированное положение по отношению к большинству социал-демократических организаций ¹ . Преодолеть подобные шатания можно было, по мнению главного социал-демократического органа, опять-таки, укреплением партийного единства, разумеется, на «искровской» платформе.

Для Плеханова происходящее, по остроумному замечанию Д.Ньюэлла, должно было быть чем-то вроде эффекта «дежа вю». Его хронические опасения, что терроризм соблазнит его пролетарских последователей, казалось, становились реальностью. Расхождения Плеханова с эсерами все больше напоминали его прежние разногласия с народовольцами, закончившиеся, как известно, не в его пользу ² . Он был даже готов заклю-

Господствующие настроения характеризует одно из писем молодого Л.Д.Троцкого, взывавшего из Лондона к «революционному отмщению» во имя памяти старых террористов. Правда, он оговаривался, что речь идет не о «казни кабинета министров», а об уничтожении самодержавия ² .

Плеханов пытался несколько охладить эту склонность к немедленному революционному насилию. Он писал, что акты самопожертвования не могут разрушить самодержавия. Героический акт Леккерта не ослабил гнета царизма, как ранее акт Засулич не помог Боголюбову. Целью партии не является наказание всех и каждого чиновников царского режима. Да партия и не смогла бы это сделать, если бы даже и захотела ³ . Ленин в письме Плеханову от 2 июля 1902 года солидаризировался с его позицией ⁴ . Плеханов собирался написать брошюру против терроризма, однако в итоге ограничился статьями, появившимися в «Искре» в августе и октябре ⁵ .

Летом 1902 года социал-демократическая пресса ужесточила борьбу против социалистов-революционеров и их намерения сочетать терроризм с массовым движением. «Искровские» публицисты постоянно повторяли, что террор вносит только дезорганизацию, способствуя перемещению центра борьбы от пролетарских масс к заговорщическим группам и даже отдельным индивидуумам. Пассивность масс усиливается в

Угроза, которую несла социал-демократам и, по их мнению, также и массовому движению, террористическая кампания эсеров, была так велика, что Ленин призвал объявить им «беспощадную войну». В тезисах против эсеров, составленных им в конце июня-июле 1902 года, но напечатанных лишь после революции, он посвятил отдельный пункт критике эсеровского терроризма. «Ставя в свою программу террор и проповедуя его как средство политической борьбы в современной его форме, социалисты-революционеры приносят этим самый серьезный вред движению, разрушая неразрывную связь социалистической работы с массой революционного класса», — писал Ленин, повторяя общую для «искровской» антитеррористической публицистики мысль. Эсеровский террор, продолжал Ленин, «ни в какой связи с работой в массах, для масс и совместно с массами не стоит». Терроризм отвлекает силы немногочисленных революционеров от их важнейшего дела — «организации революционной рабочей партии... на деле террор социалистов-революционеров является не чем иным, как единоборством, всецело осужденным опытом истории» ¹ .

В статье против эсеров «Революционный авантюризм», первая часть которой, посвященная в основном критике терроризма, была напечатана в августовском номере «Искры» за 1902 год, Ленин повторяет аргументы своего неопубликованного наброска. «Защищая террор, непригодность которого так ясно доказана опытом русского революционного движения, — писал он, — соц.-рев. из кожи лезут, заявляя, что они признают лишь террор вместе с работой в массах и что поэтому те доводы, которыми русские соц.-демократы опровергали (и на долгое время опровергли) целесообразность такого приема борьбы, к ним не относятся». На самом деле, доказывал Ленин, склонность эсеров к террору связана «с тем фактом, что они с самого нача-

Далее Ленин, в присущей ему ядовитой манере, подверг беспощадной критике одну из эсеровских прокламаций по поводу покушения Балмашева, а также некоторые тексты «Революционной России». Правда, нетрудно заметить, что ленинская критика терроризма (что, впрочем, не отличало ее и от других статей такого рода), была не более, чем критикой слов. На самом деле, реальное знание эсдеков, как и эсеров, о влиянии терактов на «массу» и «общество» было достаточно смутным; они скорее писали о том, что должно было бы быть, чем о том, что происходило в действительности. Более того — действительность скорее показывала безусловно положительную реакцию либерального общества на теракты, а также сочувственное отношение к ним многих социал-демократов в России. Во всяком случае, категоричность прогноза Ленина о том, что «увлечение террором не более, чем скоропреходящее настроение» ² могла соперничать лишь с его ошибочностью.

Социал-демократы оказались перед трудной проблемой. Как противостоять использованию эсерами террора, не противопоставляя себя большинству населения, которое, казалось, относилось к террористическим актам со все возрастающим одобрением? Марксистские публицисты пытались, по мере сил, ослабить влияние эсеровских методов и эсеровской пропаганды на массы.

Уверенности в своей правоте эсдекам придала Ростовская стачка. В посвященной ей статье «Новые события и старые вопросы» Ленин писал, что «среди нашей интеллигенции, настроенной революционно, но не имеющей зачастую ни прочной связи с рабочим движением, ни крепких устоев определенных социалистических убеждений, стали раздаваться многочисленные голоса уныния и неверия в массовое рабочее движение, с одной стороны, а с другой — голоса в

Ростовские события, подчеркивал Ленин, «показывают воочию всю нелепость и весь вред предпринятой соц.-революционерами попытки реставрировать народовольчество со всеми его теоретическими и тактическими ошибками». «Соц.-рев., — писал он, — не могут нахвалиться тем, как велико "агитирующее" действие политических убийств, о которых шушукаются так много в либеральных гостиных и в простонародных кабачках. Для них ничего не стоит... заменить... политическое воспитание пролетариата произведением политической сенсации» ² .

Название «действительно революционных актов» заслуживают, считал Ленин, только такие массовые движения, которые, подобно Ростовской стачке, связаны с «наглядно выступающим перед всеми ростом политического сознания и революционной активности рабочего класса». Он писал, что «целой сотне цареубийств не произвести никогда такого возбуждающего и воспитывающего действия, как это одно участие десятков тысяч рабочего народа в собраниях, обсуждающих их насущные интересы и связь политики с этими интересами... Как ни далеко было от «настоящего» восстания начало этого, по-видимому, стачечного движения в далеком провинциальном городе, а его продолжение и его финал невольно наводят мысль именно о восстании» ³ .

В статье, посвященной значению Ростовской стачки, Плеханов писал, что она не только опровергла аргументы эсеров в пользу террора, но также показала вообще ошибочность теорий, на которых основывала свою деятельность партия социалистов-революционеров. Он указывал на растущее отчуждение между «героями» и «толпой», к которому приводит деятельность террористов. Это отчуждение ослабляет движение, несмотря на симпатии масс к террористам и их недо-

На следующей неделе в «Искре» появилась статья Л.Д.Троцкого, в которой давался краткий анализ терроризма, во многом повторявший то, что уже говорилось по этому предмету на страницах газеты. Он коснулся утверждений, что безоружные рабочие в ходе массовых демонстраций несут большие потери при столкновениях с полицией. По его мнению, потери были не больше, чем от казней революционеров, пошедших на террористический акт, в то же время демонстрации позволяют преодолеть угрозу отчуждения между «героями» и «толпой», к чему непременно приводит терроризм. «Логика истинно-революционных событий, разыгравшихся в Ростове, — писал Троцкий, — сдунула, как карточный домик, хрупкую террористическую логику "Революционной] Р[оссии]". Значение ростовских дней неоценимо, между прочим, потому, что при их свете террористические акты должны были получить настоящую, не романтическую оценку...» ²

Ростовские события ничуть, впрочем, не поколебали убежденности эсеров в верности их тактики. Напротив, они, как писал впоследствии кн.Д.А.Хилков, «показали необходимость для революционеров быть

«Искровцы» с тревогой следили за событиями, способными спровоцировать новые террористические акты. В статье А.Н.Потресова «О двуликой демократии» указывалось на недавние студенческие волнения, как на причину поворота к терроризму. В статье говорилось, что перемещением внимания от «пролетарских масс к интеллигентному меньшинству» студенческие волнения создали психологический климат в котором может расцвести терроризм и задачи рабочего движения могут быть забыты. Газета выражала традиционные опасения, что борьба рабочих и крестьян за свободу будет подменена деятельностью небольшой группы «решительных личностей», которые пойдут своим собственным путем, оттеснив массы на второй план.

Потресов выражал также опасения, что одновременно с терроризмом может возродиться и вера в крестьянское восстание — за счет пролетариата. Либеральную интеллигенцию привлекает терроризм, полный романтических чувств и переживаний. Потресов писал, что он еще может понять привлекательность тактики «Народной воли», но не в состоянии понять «некритическую», «детскую» веру поддерживающих «так называемую» Боевую организацию и ее символические выстрелы. В статье Потресова особенно бьет в глаза сочетание антитеррористического пафоса с на редкость ошибочной оценкой перспектив этого спосо-

Потресов среди социал-демократических критиков террористической тактики отличался особым умением в своих прогнозах попадать впросак. В статье по поводу процесса Гершуни он уверенно констатировал, что «террористический цветок был простым пустоцветом»; Гершуни, по его мнению, был террористом-одиночкой, никакой боевой организации на самом деле не существовало, по той причине, что для нее не было подходящего «персонала», как в 70-е годы для Исполнительного комитета. А для террориста-одиночки «исключена даже возможность развития, возможность того нарастания сенсаций, без которого террор — мертворожденное детище. Что другое, а охранять своих членов, находящихся на важнейших политических аванпостах, самодержавная бюрократия умеет и при малейшем намеке на опасность создает такие условия, при которых наиболее «заинтересованные» лица достаточно гарантированы от действий упрощенного террора. Недаром, посмотрите, — начав оперировать с министров, «боевая организация» принуждена была затем отступить... к губернаторам и — вне всякого сомнения — только дальнейшее ее небытие спасло ее от печальной необходимости — поддерживать свое существование истреблением квартальных...» ²

Статья Потресова была опубликована в «Искре» 18 апреля 1904 года, менее чем за три месяца до убийства министра внутренних дел В.К.Плеве, возглавлявшего по должности имперскую полицию, осуществленного среди белого дня в столице империи... Политически этот террористический акт имел более чем серьезные последствия.

В общем, позиции лидеров и теоретиков российской социал-демократии, несмотря на отдельные оговорки и временные, едва заметные колебания по отношению к терроризму, в 1901 — 1904 годах были более бескомпромиссны, чем когда-либо прежде или впоследствии. Антитеррористическая кампания на страницах «Искры» и других печатных органов российской (и иногда германской) социал-демократии, то обостряясь, то несколько затухая, была постоянным фактором идейной борьбы в русском революционном движении. Аргументы, выдвигаемые против терроризма, в общем, варьировались незначительно и поскольку повторять одно и то же было не с руки, то полемика временами выливалась в уличение идейных противников в исторических неточностях или сокрытии тех или иных фактов от международной социалистической общественности ¹ .

Раскол российской социал-демократии на большевиков и меньшевиков не привел, по крайней мере на первых порах, к сколько-нибудь существенным расхождениям в вопросе о терроризме, и позиция обеих фракций оставалась солидарной. Вряд ли кто-нибудь протестовал бы против подготовленной Лениным ко II съезду РСДРП, но так и не голосовавшейся, резолюции о терроре, суммирующей главные идеи, высказывавшиеся на страницах «ортодоксальных» партийных органов по этому вопросу: «Съезд решительно отвергает террор, т.е. систему единичных политических убийств, как способ политической борьбы, в высшей степени нецелесообразный в настоящее время, отвлекающий лучшие силы от насущной и настоятельно не-

Среди работ, посвященных проблеме терроризма, несколько особняком стоит опубликованная Плехановым в августе 1904 г. в органе германских социал-демократов «Форвертс» статья «Социал-демократия и терроризм». Парадокс ситуации, по поводу которой была написана статья, заключался в том, что на процессе против социал-демократов, проходившем незадолго до того в Кенигсберге, прокурор, в качестве доказательства приверженности русских социал-демократов терроризму, ссылался на «Наши разногласия» Плеханова! Плеханову пришлось потратить немало усилий, чтобы найти объяснение своей известной фразы в пользу терроризма таким образом, чтобы изменить задним числом ее смысл на прямо противоположный. «Цель этих моих слов заключалась не в том, чтобы направлять революционные силы на террор, а в том, чтобы отвлечь часть их на дело пропаганды и агитации в среде пролетариата» ² .

Еще раз, в лапидарной и весьма жесткой форме Плеханов высказал свое отношение к терроризму. «Возвращаясь к терроризму, — писал он, — я повторю еще, что наша партия в настоящее время относится к нему с самым решительным отрицанием... Убежденный социал-демократ, полный веры в свое дело, никогда не станет террористом». Он в очередной раз подчеркивал, что террору могут сочувствовать только люди, разочаровавшиеся в массовом движении. Террористические действия скорее вредны для революционного движения, ибо провоцируют «белый террор» и создают тем самым дополнительные препятствия для агитационной и пропагандистской работы в массах. Увлечение террором, отвлекая профессиональных ре-

Плеханов упрекал западноевропейских социал-демократов за то, что они, даже отвергая террор в принципе, отзываются нередко о террористах как о героях par exellence. «Эти люди не знают, что при русских полицейских условиях деятельность пропагандиста и агитатора требует гораздо больше самоотвержения, чем самый смелый аттентат». Современный социалист, заключал свой «обвинительный акт» Плеханов, «никогда (разрядка моя. — О.Б.) не признает нашего террора серьезным средством революционной борьбы, нашего террора, который всегда был и останется делом отдельных лиц или в лучшем случае — делом отдельных и по необходимости небольших революционных организаций» ² .

Когда Плеханов уже закончил статью, пришло сообщение об убийстве Плеве. Как известно, этот самый громкий теракт Боевой организации вызвал едва ли не всеобщее одобрение в обществе и привел к повороту во внутренней политике самодержавия, став одним из наглядных образцов того, что терроризм при определенных обстоятельствах является вполне эффективным оружием. Однако первая реакция Плеханова на убийство Плеве была весьма настороженной. В кратком послесловии к статье в «Форвертсе», так и озаглавленном — «После убийства Плеве», он писал, что удачное покушение на жизнь всесильного министра нисколько не изменяет его взгляда «на роль террора в нашей освободительной борьбе». Он выразил опасения, оказавшиеся беспочвенными, что покушение еще более усилит «политический гнет царизма» и увеличит трудности «нашего рабочего движения» ³ .

Уже после отсылки статьи в «Форвертс» Плеханов писал А.Н.Потресову по поводу, по-видимому, больше встревожившего, чем обрадовавшего его убийства Плеве: «по моему мнению, в № 70 "Искры" необходимо поместить хоть небольшую заметку о Плеве ¹ ... По-моему, надо выругать Плеве, но немедленно закричать: товарищи, помните, что террор не наше дело и

Трудно вообразить, что человек, столь бескомпромиссно высказывавшийся против терроризма в августе 1904 года, менее чем полгода спустя, в феврале 1905-го, признает чрезвычайно важной роль «дезорганизаторской деятельности» и призовет социал-демократическую партию к соглашению с «разными террористическими группами». Такой решительный (и стремительный!) пересмотр тактических установок должен был быть вызван чем-то чрезвычайным. Чрезвычайное действительно случилось — в России началась революция.