Западная область была богата революционными традициями. Это была одна из самых бедных областей бывшей Российской Империи. Промышленности там почти не было, в городах работали мелкие ремесленники, преимущественно евреи. Там проходила черта оседлости, за которой евреям, за исключением лиц, имеющих высшее образование и купцов первой гильдии, не разрешалось жить.

Во время революции 1905 года по всему Западному краю прокатилась волна забастовок. Но еще раньше выходцы из этой области играли большую роль в революционном движении. Убийца Александра II Игнатий Гриневецкий (он сам погиб от бомбы, которую он бросил в царя), руководитель террористической группы «Народной Воли» в Петербурге в 1886 году Иосиф Лукашевич, убийца министра просвещения Боголепова Петр Карпович все они происходили из Западного края. В Минске же была основана Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия. Первый ее съезд, на котором было решено основать партию, происходил в Минске в марте 1898 года, в маленьком деревянном домике в конце главной улицы, которая до революции называлась Захарьевской, а потом Советской. В съезде принимало участие всего 9 делегатов. Только один из них, некий Кац, был рабочим. Он представлял на съезде «Бунд», еврейскую социалистическую партию, которая вошла тогда

Несмотря на ее революционное прошлое, Западная область к моменту революции социалистических партийных организаций не имела. Единственное исключение в этом отношении составляет «Бунд», работавший там беспрерывно. Что касается социалистов-революционеров, то они имели лишь мелкие группы в Минске и, кажется, Витебске и Гомеле. Социал-демократы, меньшевики и большевики не имели вообще никаких партийных организаций. Я помню, что на это указывали мне местные социал-демократы после моего приезда в Минск. Подтверждение этого факта я нашел в сборнике «Кастрычнiк на Беларусi» («Октябрь в Белоруссии»), изданном в Минске в 1928 году, и в книжке В. Кнорина «1917 год в Белоруссии и на Западном фронте», изданной в Минске в 1925 году.

Еще до моего приезда в Минск там была создана объединенная меньшевистско-большевистская партия (так называемая «Объединенка»). Помню, что такие же «Объединенки» существовали в других городах Западной области, в частности в Витебске и Гомеле. В Минской «Объединенке» большевики были в ничтожном меньшинстве: не больше десяти - пятнадцати человек на двести с лишним членов организации. Создание общей с меньшевиками организации, несмотря на раскол на партсъезде 1912 года, было чисто местным явлением, имеющим, однако, глубокие причины. Главная из них заключалась в том, что в это время, то есть в самом начале революции, никаких существенных разногласий между меньшевиками и большевиками не было. Их не было, по крайней мере, в Западной области. Я помню, что Вильгельм Германович Кнорин, с которым я близко сошелся в первые же дни моего пребывания в Минске и который был тогда одним из виднейших, , если не самым видным большевиком, сказал мне как-то, что вся Россия последует примеру Западной области и что раскол на меньшевиков и большевиков будет изжит. Он считал, что причины, которые к расколу привели, давно уже не существуют. Говорил он мне это в связи с попытками объеди-

Я думаю, что Кнорин написал все это больше для оправдания самого себя и других минских большевиков. Создание общей с меньшевиками партии считалось, в последующие годы, большим грехом с большевистской точки зрения, но тогда оно им не было. Ни о каком влиянии на «социал-демократические массы», во всяком случае, не могло быть и речи, по той простой причине, что такие массы в это время просто не существовали. Массы, то есть, поскольку речь идет о Западном крае, солдаты, служащие, ремесленники и рабочие, которых там было не много, не имели никакой партийной установки. Они поддерживали в начале эсеров, меньшевиков и бундовцев, потом большевиков, в зависимости от лозунгов, которые эти партии выдвигали, причем, конечно, самую крупную роль в этом изменении настроений масс играл лозунг большевиков о необходимости немедленного заключения мира с немцами. Этот лозунг и обеспечил большевикам поддержку масс Западной области.

Возвращаюсь, однако, к политическому положению в Минске к моменту моего приезда. Там уже существовал Совет рабочих депутатов, переменивший вскоре название на Совет рабочих и солдатских депутатов. Он был создан еще в начале марта. Как и кем я точно не знаю, да меня в этот момент в Минске не было. Один из минских большевиков (он не был минчанин, но служил в Минске в армии во время войны) И. Любимов, пишет в сборнике «Кастрычнiк на Беларусi», что решение об образовании минского Совета было принято на собрании «Политических Работников Служащих Земсоюза», на котором он присутствовал. «Тут же нами было решено, пишет он дальше, на следующий день назначить собрание для организации Совета рабочих и солдатских депутатов. Таким образом, 4 или 5 марта довольно пестрым и сравнительно случайным собранием был организован Совет и избран Исполком».

Сейчас же после образования Польского Социалистического Объединения я стал членом минского Совета, представляя в нем, вместе с двумя другими польскими социалистами, Стефаном Хельтманом и Станиславом Берсоном, это объединение. Это была скорее почетная должность, так как общих заседаний Совета не было, да и сам Совет фактически не существовал, а существовал и заседал только его Исполнительный Комитет, членом которого в то время я еще не был. Исполнительный Комитет помещался первое время в старом доме недалеко от Виленского вокзала (адреса не помню), занимая две или три небольшие комнаты. Потом он переехал, заняв все здание по Юрьевской,2. В этом здании, трех- или четырехэтажном, новом и просторном, помещалась, как мне кажется, до этого какая-то школа. С момента создания Совета шли разговоры о том, что ему должно быть предоставлено более внушительное помещение на Губернаторской площади, позже переименованной на Советскую площадь. Губернаторская площадь находилась в центре города, была как бы его сердцем. Там, до революции, были все правительственные здания: Управление Генерал-Губернатора, дом, в котором он жил, и т.д. Тут же, на площади, была лучшая и самая большая в городе гостиница «Европейская». Борьба за одно из этих правительственных зданий имела, понятно, политическую подоплеку. Вопрос шел о том, где должен находиться символ «настоящей» власти. Для минчан понятие подлинной власти отождествлялось с Губернаторской площадью. Минский же Совет, хотя он в это время власти еще не имел, к ней, несомненно, стремился. Но все правительственные здания на Губернаторской площади были заняты учреждениями Временного Правительства. Здание Генерал-Губернатора занимал комиссар Вре-

Минскому Совету, вплоть до октября, так и не удалось осуществить свою мечту и переехать на Губернаторскую площадь. Для того чтобы сделать мое дальнейшее повествование более ясным, я должен познакомить читателя с руководящими работниками социалистических партий этого периода, прежде всего с большевиками, так как они играли главную роль в последующих событиях. Вот самые видные из них:

Б. П. Позерн.
К. И. Ландер.
В. Г. Кнорин.
А.Ф. Мясников.
И.И. Рейнгольд.
Р. В. Пикель.
С. Г. Могилевский.
М. И. Кривошеин.
И. Е. Любимов.
В. С. Селезнев.
И.Я. Алибегов.
И.А. Аптер.
П. П. Цельмин.
Л. П. Резауский.

Из меньшевиков я лучше всего помню Фишгендлера, из бундовцев доктора И. В.Теумина и доктора Каминского, из эсеров Нестерова и Сороколетова (я не помню их имен и отчеств. Это примечание относится и ко многим другим лицам. Многие имена и отчества остались у меня в памяти, в некоторых случаях мне удалось установить их по различным материалам в библиотеках. Но в отношении многих менее известных лиц установление их имен и отчеств было невозможно).

Но вернемся к большевикам. Самыми выдающимися из них были тогда Позерн, Ландер и Кнорин. Но Позерн из Западной области вскоре уехал, кажется в Петроград. Председателем минского Совета стал вместо него Ландер, но всю организационную работу фактически вел Кнорин. Он отличался необыкновенной работоспособностью. В здании Совета, в первом этаже в конце коридора, у него была маленькая комната, в которой он не только работал, но и обыкновенно ночевал. Его всегда можно было там найти. На

Кнорин был интеллигент (со средним образованием), ходил он, в начале революции, в мундире с погонами вольноопределяющегося. Говорил он всегда мягко и тихо, но был человеком весьма настойчивым и упрямым. Он, вместе с названными выше латышами, работал уже до революции в подпольной большевистской латышской группе. Он родился в 1890 году следовательно, к началу революции ему было 27 лет. Впоследствии Кнорин работал в аппарате Коминтерна и был, в конце двадцатых годов, представителем Коминтерна при польской Компартии, с местопребыванием в Варшаве. Он исчез во время чисток тридцатых годов.

Латыши-коммунисты отличались фанатизмом и каким-то особым политическим упрямством. Я обыкновенно остерегаюсь обобщений, но почти все латыши-коммунисты, которых я знал, были в этом отношении похожи друг на друга. Кнорин не составлял исключения. Но он был, несомненно, искренний, преданный революционному делу человек. Спорить на политические темы с ним было трудно, даже невозможно, так как он не отвечал на возражения, а только повторял одни и те же фразы, не меняя в них даже порядка слов. Я помню, что другой видный большевик того времени, Алибегов, сказал Кнорину однажды в моем присутствии, что он похож на лошадь, с той только разницей, что лошади надевают шоры для того, чтобы она не видела того, что ей не полагается видеть, а Кнорин сам надевает шоры, чтобы не видеть того, что идет вразрез с его мнением. Кнорин без улыбки ответил, что оно так и есть и что для настоящего большевика такого рода шоры очень полезная вещь.

Алибегов был не то чеченец, не то кабардинец. Отличался он необыкновенно веселым нравом. Когда он выступал на митингах, особенно солдатских, то пользовался всегда большим успехом, благодаря шуткам, которые он отпускал и рассказываемым им кавказским анекдотам. Он, вместе с Селезневым о котором будет еще речь впереди и И.А.Аптером был потом избран в Учредительное Собрание по большевистскому списку.

Любимов, старый, дореволюционный член большевистской партии, был, кажется, единственным рабочим в руководящей большевистской верхушке. Но он, как и Позерн, пробыл в Западной области недолго.

А.Ф. Мясников, впоследствии главнокомандующий запфронта, заслуживает того, чтобы на нем остановиться несколько более подробно. Мясников был

В Большой Советской Энциклопедии (Изд. 1950 г.) я прочел, что Мясников был членом партии с 1906 года, что он был арестован в 1906 году, руководил большевистскими кружками в университете и т.д. Мне кажется, что такого рода биографию надо было ему придумать по особым соображениям. Большинство, или даже почти все руководители большевистского переворота в Западной области были убиты во время чисток, их имен, следовательно, нельзя было упоминать. Тех, которые умерли до чисток, сталинские биографы постарались поэтому возвеличить: надо же было, хотя бы задним числом, заменить кем-нибудь действительных руководителей переворота. Этим, по-видимому, объясняется и роль, приписываемая Фрунзе, роль, которую он в Западной области никогда не играл.

Что касается Мясникова, то большевиком до революции он не был и политикой вообще мало интересовался. Я его хорошо знал и помню, что он сам мне про себя рассказывал. Он был арестован в 1906 году за участие в каких-то студенческих беспорядках, но сейчас же освобожден, и этим его политическая деятельность тогда и закончилась. В момент февральской революции Мясников был артиллерийским прапорщиком. Его часть находилась неподалеку от линии фронта. В начале революции он, как и многие другие, не только солдаты, но и младшие офицеры, покинул свою часть и оказался в Минске. Он часто приходил в Совет «чтобы побеседовать», но к большевикам примкнул не сразу. Окончательно сагитировал его Алибегов, с которым он подружился.

Мясников был человеком чрезвычайно способным, умным, схватывал все на лету. Потом он оказался также прекрасным оратором, говорящим по-русски безо всякого армянского акцента, что очень редко встречается среди армян. Не подлежит также сомнению, что когда он решил примкнуть к большевикам, то сделал это по убеждению, и сразу же стал преданным и твердым большевиком.

Таких, как он, было в то время много. Революционная волна захватывала людей, не занимавшихся раньше политикой. Они открывали в себе подлинные таланты руководителей масс и одновременно находили себе жизненный путь, удовлетворяющий их гораздо более, нежели прежняя деятель-

К той же категории интеллигентов, захваченных волной революции, следует отнести Рейнгольда и его приятеля Пикеля. Оба они до революции были студентами, к моменту революции им было по 20 лет. Рейнгольд, сын богатых родителей, не пользовался в Западной области симпатиями. Он слишком хорошо одевался, был очень самолюбив и считался карьеристом. Впоследствии он сделал довольно блестящую карьеру, был даже одно время Народным Комиссаром Финансов сначала в Белоруссии, а потом, кажется, и Всесоюзным³. Ричард Витольдович Пикель был человеком совсем другого склада. Хотя он был польского происхождения, но по-польски говорил слабо. Он пришел к большевизму в результате долгих размышлений и сомнений и некоторая доля этих сомнений осталась в нем навсегда. Человек он был способный, но мало самостоятельный, он всегда где-то секретарствовал, кому-то помогал. Впоследствии Пикель заведовал секретариатом Зиновьева.

Пикель и Рейнгольд были обвиняемыми в процессе Зиновьева-Каменева в августе 1936 года, они оба были приговорены к расстрелу. На процессе они «сознались» во всевозможных преступлениях, но Пикель вел себя с гораздо большим достоинством, нежели Рейнгольд^*.

Следует сказать несколько слов и о Польском Социалистическом Объединении, сыгравшем большую роль в октябрьском перевороте в Западной области.

Оно было создано в Минске еще до моего приезда, сразу же после февральской революции. Оно имело отделения в Витебске, Гомеле, Орше и еще кое-где, но работало, главным образом, в Минске и на Западном фронте. В Объединение входили три социалистические партии: СДКПиЛ, ППС левое крыло и ППС правое крыло, так называемая «фракция революцыйна», которая впоследствии, уже в Польше, сохранила название ППС, в то время как левое крыло ППС и СДКПиЛ объединились и образовали коммунистическую партию.

Благодаря главным образом тому обстоятельству, что в Западной области и в особенности в Минске скопилось к тому времени большое количество беженцев из Польши, Польское Социалистическое Объединение могло созывать многотысячные митинги, а позже и издавать в Минске ежедневную газету на польском языке. Среди тех, которые поддерживали Объединение, было много настоящих и бывших членов трех вышеназванных пар-

Но центральными фигурами были не они. Во главе Объединения стоял формально Стефан Хельтман, который когда-то, задолго до революции, был членом ППС, но потом из нее вышел. Фактическим же руководителем Объединения был Станислав Берсон, никакого отношения к революционному движению раньше не имевший.

Он был весьма замечательный человек во многих отношениях. Происходил он из известной варшавской семьи банкиров и воспитывался за границей, в Швейцарии и во Франции. В 1917 году ему было около 35-ти лет. Я его встречал в Минске еще в 1916 году. Он был тогда младшим унтерофицером в автомобильной части в Минске, обладал большими средствами и жил на широкую ногу. Начальник части, в которой он служил, какой-то капитан, получал от Берсона дорогие подарки и был у него постоянно в долгу. Благодаря этому Берсон делал что хотел и военной службой не очень утомлялся. Никаких революционных поползновений в 1916 году у Берсона не было, но я помню, что он однажды просил меня дать ему почитать какие-нибудь книги «социалистического содержания». Он вернул их мне очень скоро и сказал, что пробовал читать, но не мог: «Очень скучно, я не нашел в них того, чего я искал». Он так и не сказал мне, чего он искал в книгах, которые я ему дал. Но в другой раз он мне рассказал, что в Швейцарии или во Франции, еще в гимназии, он познакомился с каким-то социалистом, идеи которого его заинтересовали. Это было, пожалуй, единственное соприкосновение Берсона с социализмом до революции.

Однако он был человек чрезвычайно энергичный и по-своему искренний. Он сразу же стал на позиции крайнего «революционизма», не укладывающегося ни в какие существующие партийные рамки. Он был, по тогдашнему летучему выражению, «левее здравого смысла», упрекал Кнорина и других большевиков в соглашательстве и в реакционности. Они обыкновенно отвечали ему смехом, ибо спорить с Берсоном не приходилось: он не обладал тогда даже минимумом необходимых для революционера или даже просто политического деятеля знаний. Но свою политическую безграмот-

Я думаю, что крайняя "революционность" Берсона объяснялась его примитивностью. Он не умел и не хотел углубляться ни в какие вопросы, видел во всем только черное или белое. Но он был человеком далеко не глупым и доказал свою преданность революции в момент своей смерти. Он был арестован солдатами польской армии генерала Довбор-Мусницкого, о котором будет еще речь впереди. Армия генерала Довбор-Мусницкого состояла из поляков, бывших раньше в русской армии. В феврале 1918 года, за несколько дней до наступления немцев, Довбор-Мусницкий занял Бобруйск, Борисов и некоторые другие города вблизи Минска. Берсон был задержан отрядом этой армии по дороге из Минска в Москву⁴. Вместе с ним были задержаны некоторые другие польские социалисты, в том числе и такие, которые поддерживали большевиков. Но они были тут же освобождены. Что касается Берсона, то он обратился с речью к арестовавшим его солдатам и офицерам, в которой он доказывал, что они, как контрреволюционеры, должны его расстрелять. По рассказам очевидцев, он тут же и был расстрелян, причем до последнего момента он продолжал свою речь. Арестовавших его больше всего возмутило то, что Берсон сказал им, что, если бы они, "польские контрреволюционеры", попались ему раньше в руки, то он приказал бы их расстрелять без всякого суда.

Стоит, пожалуй, вспомнить и других, менее выдающихся членов Польского Социалистического Объединения. Двое из них, о которых сейчас будет речь, не были, конечно, типичны для польского социалистического движения. Я их вспоминаю для того, чтобы показать, насколько пестрая публика примыкала тогда к революции.

Фамилия одного из них была Новак. Он ходил в черной кожаной куртке, всегда с наганом. Был он, как он тогда говорил, рабочим-металлистом. Новак выступал иногда на собраниях, он был всегда под рукой, когда надо было послать кого-либо куда-нибудь с важным поручением. Он пользовался некоторым авторитетом среди польских рабочих. Считался он весьма преданным социалистом, хотя о его прошлом никому ничего не было известно. В 1920 году я встретил Новака, все в той же кожаной куртке, в Варшаве на улице. Он вел себя немножко странно, не хотел сказать мне, что он делает и где работает. Несколько недель спустя я увидел в газетах фотографию Новака. Он был арестован за вооруженное ограбле-

С другим моим бывшим знакомым из Польского Социалистического Объединения я встретился более неожиданно. Я был арестован немецкими властями в феврале 1918 года и отправлен сначала в Ковенскую, а потом в Виленскую тюрьму. Коридорным надзирателем в виленской тюрьме Лукишки, находящейся тогда в ведении германских военных властей, оказался некто Кулеша не очень видный но довольно, активный член Социалистического Объединения из Минска, которого я хорошо знал. Он рассказал мне в первую же ночь я сидел в одиночной камере, что поступил он на службу к немцам по материальным соображениям, клялся, что немецким агентом он раньше не был, и так далее. Но он тут же стал ругать социализм и социалистов и восхвалять германские военные власти, которые, как он сказал, "наведут, наконец, порядок".

Пора, однако, перейти к деятелям не социалистического польского лагеря, так как они тоже сыграли значительную роль в описываемых событиях. Самым видным из них в Минске и в Западной области был Игнацы Матушевский, впоследствии польский министр финансов и один из самых ближайших друзей и сотрудников маршала Пилсудского. В то время Матушевский он был не то капитаном, не то поручиком в русской армии стоял во главе тайной польской организаций ПОВ (Польска Организация Войскова). У меня, еще с дореволюционных московских времен, было много знакомых и друзей в этой организации, и я знал, какую роль играл в ней Матушевский. Личные отношения с ним у меня были самые хорошие. Я часто выступал вместе с ним на польских митингах, в качестве его политического противника. Эти митинги устраивались ПОВ и другими, не секретными польскими организациями. Матушевский был обыкновенно на них главным оратором, но всегда требовал, чтобы были спокойно выслушаны также и его политические противники. В свою очередь мы иногда приглашали Матушевского на свои митинги, гораздо более многолюдные. У нас, то есть у Польского Социалистического Объединения, был уже тогда свой Народный Дом с большим залом для собраний. Я совершенно не помню, каким образом мы этот Дом приобрели: кажется, и в этом деле сыграл какую-то роль Стефан Берсон. У других польских политических партий и групп своих постоянных помещений не было, их не было также ни у меньшевиков, ни у большевиков, ни у эсеров. Выступления Матушевского на наших митингах были всегда весьма резки по содер-

В это время в конце марта и в первые дни апреля - я был занят, главным образом, подготовкой конференции всех польских социалистических партий. Было решено созвать эту конференцию в Минске в мае месяце. Но хотя я приехал в Минск только для того, чтобы принять участие в подготовке конференции, я решил остаться в Западной области и в Москву не возвращаться. Меня привлекало польское социалистическое движение, которое в Западной области, и особенно в Минске, было гораздо более крупным и массовым, нежели в Москве и даже в Петрограде. Многотысячные польские социалистические митинги, отклик, который мы находили в массах, все это производило большое впечатление не только на меня. Я помню, что несколько позже, на еще до Октябрьского переворота, приехал в Минск Иосиф Уншлихт (впоследствии замнаркома по военным делам и одно время заместитель председателя ВЧК). Он был тоже поражен силой польского социалистического движения в Минске и говорил нам, что ничего подобного в Петрограде нет.

Кажется, в последние дни марта или же в первые дни апреля в Минск, а из Минска на Западный фронт приехали иностранные социалисты. Их было несколько человек, но я помню только троих: Марселя Кашена, бывшего в то время ярым "оборонцем" (он потом, как известно, стал одним из лидеров французской коммунистической партии), Франсуа Мутэ и английского социалиста Филиппа Сноудена. К иностранным гостям были в Минске приставлены в качестве политических провожатых большевики Кривошеин и Могилевский и меньшевик Фишгендлер. Сноудена я никогда не видел, я помню его только по фамилии. Но я присутствовал на двух или трех митингах, на которых выступали Кашен и Мутэ. Один раз я даже переводил на русский язык речь Кашена.

Не только большевики, но и меньшевики относились тогда к этим иностранным гостям крайне холодно. Я думаю, что, поскольку дело касается Кашена и Мутэ, то они такое отношение вполне заслуживали. Приехали они в Россию с целью уговорить русских социалистов всех оттенков продолжать войну с немцами. Это была позиция, на которой в это время стояло подавляющее большинство русских социалистов. Но Кашен и Мутэ совершенно не разбирались в смысле и в значении русской революции, у них был неправильный психологический подход к русскому народу, я хо-

Выступления Мутэ были не лучше. Он произносил звонкие фразы, все время приветствовал русскую революцию. Никакого содержания в его речах не было. Русские ораторы в то время часто выступали на митингах с точно такими же речами, но они говорили по-русски, а речи Мутэ теряли в переводе весь свой блеск. Кроме того, и это, пожалуй, было самое важное всем было хорошо известно, что французские социалисты приехали в Россию не только как представители своей партии, но и как представители французского правительства. Не удивительно, что русские солдаты, поддерживающие еще тогда русских оборонцев, встречали не очень дружелюбно представителей иностранного правительства, уговаривающих их продолжать войну.

Французские делегаты пробыли в Минске недолго. Сейчас же после их отъезда я занялся работой по подготовке Первого Фронтового Съезда Западного фронта. Действовал я среди солдат-поляков, выезжая два или три раза на фронт, который в это время был уже "мертв": не стреляли ни немцы, ни русские, но в то время, как немцы оставались в окопах, по русской стороне фронта войсковые части значительно поредели. На солдатских собраниях я призывал моих слушателей посылать на съезд поляков-социалистов, или же, в тех частях, где поляков было мало, голосовать за кандидатов-большевиков. Я был в контакте с Кнориным и другими минскими большевиками, а также и с руководителями Польского Социалистического Объединения, главным образом Берсоном, который тоже разъезжал по фронту, но выступал, главным образом, не на польских, а на русских собраниях.

Большевики прислали из Петрограда на съезд двух довольно видных лидеров: Ногина и Бадаева. Ногин выступал на съезде в первый же день, сразу после приветственной речи генерала Гурко, ставшего незадолго до съезда главнокомандующим войсками Западного фронта вместо ушедшего с этого поста генерала Эверта.

Речь Ногина не была ни сенсационной, ни даже особенно интересной. Говорил он довольно тихо, категорически отрицал слухи о намерениях большевиков устранить Временное Правительство и заменить его властью Советов. Он высмеивал эти слухи и призывал к единству всех социалистических партий. Бадаев, на одном из последующих заседаний, говорил в таком же духе. Был на съезде еще и третий петроградский большевик, Лашевич, но он, насколько помню, вообще не выступал.

В один из первых дней съезда состоялось заседание чего-то вроде большевистской его фракции. Я говорю "чего-то вроде", так как оформившейся большевистской фракции на съезде не было. Заседание происходило в здании минского Совета, в комнате Ландера (у него была самая большая комната). На нем присутствовали местные большевики, а также делегаты с фронта, которые или голосовали вместе с большевиками, или же такие, относительно которых предполагалось, что они поддерживают или будут поддерживать большевиков. Было, в общем, не больше ста человек, на заседание были приглашены не все большевики, а только более видные, или же такие, которых в этот момент можно было найти. Но многие участники собрания в том числе и я сам пришли без всякого приглашения, просто потому, что им было интересно, что на собрании скажут Ногин и другие большевис-

Ногин говорил на этом собрании резко, с какой-то злобой. Он повторил то же самое, что сказал на съезде, но в более решительной форме, и выступил против тех местных большевиков, которые, как он сказал, не разбираются в "азбучных истинах" социализма и верят всяким "вздорным слухам" о социалистической революции, которую большевики, якобы, подготовляют в Петрограде (я хорошо помню, что он употреблял это выражение - "социалистическая революция" - и что кто-то из присутствующих спросил его, что он под ним понимает). Ногин разъяснил тогда, что социалистическая революция заключается, прежде всего, в уничтожении права собственности на средства производства. Другими словами, продолжал он, у буржуазии отнимаются не только фабрики, но и все предприятия, банки и промышленные предприятия тоже становятся собственностью народа. Но для того, чтобы такого рода мероприятия провести в жизнь, власть должна перейти в руки рабочих, рабочие должны свергнуть Временное Правительство, ибо добровольно оно от власти не откажется. Сказав это, Ногин тут же добавил, что социалистическая революция возможна только в стране, где капитализм не только достиг высшей формы своего развития, но и пережил себя, а в России капитализм находится еще в первой стадии развития.

Короче говоря, Ногин излагал известные марксистские теории, но делал он это нервно, как будто полемизируя с кем-то, хотя с теоретическими возражениями никто на собрании не выступал. Теоретический марксизм, пожалуй, мало кого в этот момент интересовал. Но все знали, что в Россию вернулся Ленин. Он приехал в Петроград всего за четыре или пять дней до открытия фронтового съезда и в Минске еще никто не знал, что сказал Ленин в первой же своей речи на вокзале в момент возвращения. Ногин, может быть, это знал, но я в этом не уверен: я не помню, приехал он в Минск из Петрограда или из Москвы. Во всяком случае, если содержание речи Ленина было ему известно, то говорить об этом он не хотел.

Сам факт приезда Ленина был для всех социал-демократов крупным и даже сенсационным событием. Имя Ленина было уже тогда широко известно, о нем несомненно слышали даже присутствующие на собрании солдаты с фронта, а что касается социал-демократических работников, то все они читали книги Ленина и знали, что он признанный идейный вождь большевиков. Не удивительно поэтому, что Ногина, когда он кончил свою речь, забросали вопросами о Ленине: что он предлагает делать, что он сказал после возвращения.

- Спросите Чхеидзе. Он ведь встречал Ленина на вокзале и они там обменялись приветственными речами.

Он, полушутливо, притворился, что ищет Чхеидзе среди присутствующих и когда ему сказали, что Чхеидзе на собрании нет, Ногин, все в том же шутливом тоне, сказал, что это его удивляет: "Раз у вас общая партия с меньшевиками, следовало пригласить Чхеидзе на собрание большевиков".

Это был намек на существование в Минске и Западной области "Объединенки", о которой я уже говорил раньше. В Петрограде и в Москве, как, впрочем, во всей России, меньшевики с большевиками не объединились, но тенденции к объединению именно в этот момент, несомненно, существовали^*6. Однако, Ногин был решительным противником такого объединения и дал всем это понять на собрании.

Меня чрезвычайно интересовало, что сказал Ленин после приезда, какие идеи он провозгласил. Может быть поэтому я хорошо запомнил начало этого собрания, но дальнейший его ход у меня в памяти не остался. Помню только заключительный его эпизод. Ногину, кажется, мало кто возражал, но Станислав Берсон, когда уже собрание закрывалось, выступил с несколько истерической речью, упрекая Ногина и всех большевиков в трусости. Он закончил свое выступление вопросом, почему большевики не решаются "повести народ" на социальную революцию. Ногин ответил на это так:

- Потому, дорогой товарищ Берсон, что революция - это не банковская операция.

Ему, очевидно, рассказали, что Берсон сын крупного банкира. Многие из присутствующих тоже это знали. Послышался смех, смеялся, впрочем даже громче других сам Берсон.

Я не присутствовал уже не помню, почему, на всех заседаниях съезда. Но на одном или двух заседаниях я был. На первом же заседании, на котором я присутствовал, председателем съезда был избран, большинством 382 голосов против 334 голосов, поданных за эсера, солдата-фронтовика Сороколетова, большевик Позерн^**7. Не знаю, кто предложил его кандидатуру, но тот, кто это сде-

** Сборник "Кастрычнiк на Беларусi",стр. 19.

Но выступающие на съезде ораторы поддерживали, в общем, политическую линию эсеров. Большевистские ораторы, на первом же заседании, пытались, но не очень резко, поставить вопрос о войне и мире. Точных формулировок я уже не помню, но смысл большевистских выступлений был такой, что Временное Правительство должно немедленно или заключить мир, или сделать все возможное для того, чтобы мир был заключен. Эти требования не встретили большого отклика. Один из делегатов, солдат-фронтовик, поддерживающий большевистских ораторов, сообщил, что на его участке фронта солдаты сами договорились с немцами, которые обещали им не стрелять, пока в

Бадаев Алексей Егорович, род. в 1883 году, большевик с 1904 года, петербургский рабочий крестьянского происхождения, депутат четвертой Думы, был арестован в 1914 году вместе с другими членами думской фракции большевиков, позже был членом Центрального Комитета Партии. Исчез во время чисток 30-х годов.

Приказ No.1 предписывал всем частям армии и флота избрать солдатские комитеты и послать делегатов в Советы. В приказе говорилось также, что распоряжения военного комитета Думы должны исполняться солдатами только в том случае, если они санкционированы Советом. Солдатам также предписывалось не отдавать чести офицерам вне службы, отказаться от принятых в армии форм обращения к офицерам ("Ваше благородие", "Ваше высокоблагородие" и т.д.), а избранным солдатами комитетам сохранить оружие и ни в коем случае не отдавать его офицерам. Естественно, что такого рода приказ подрывал дисциплину в армии. Выступавший прапорщик сказал, что он убежденный революционер и преданный революции человек и что его поэтому и послали делегатом на съезд. Но он требовал отмены приказа, говоря, что его содержание разваливает фронт и создает двоевластие. Прапорщик был поддержан большинством делегатов. Это было тем более неожиданно, что выступавший раньше генерал Гурко, говоривший по существу тоже самое, что и он, поддержки на съезде не встретил. Объяснялось это, я думаю, тем, что солдаты относились с большим недоверием не только к генералам, но и ко всем офицерам более высоких рангов. К прапорщикам, особенно молодым, недоверия тогда еще не было.

Фронтовым съездом был избран Исполнительный Комитет, в котором эсеры имели подавляющее большинство (фамилии избранных эсеров не помню и по материалам того времени установить их не мог). Но в Исполнительный Комитет вошло также несколько большевиков, в том числе Мясников, Фомин, Селезнев, Любимов, Алибегов, Аптер, Позерн и Кривошеин. Один из избранных эсеров, Калманович, вскоре перешел к большевикам. О нем будет еще речь впереди.

Примечания научного редактора

2) Энциклопедия "История Беларуси". (т 5) называет местом рождения А. Ф. Мясникова город Нахичевань-на-Дону.

3) И. И. Ренгольд с октября 1917 г. был народным комиссаром финансов Западной области; в 1919 - наркомом финансов БССР. С мая 1919 на руководящих постах в Красной Армии. С 1936 г. зам. наркома земледелия в СССР. Репрессирован.

4) Тут у автора мемуаров В. Солского ошибка ровно на год. События, связанные с гибелью Берсона, произошли в 1919 г. накануне наступления польских войск. (Энцыклапедыя гiсторыi Беларусi. Т. 2.)

5) Чхеидзе Николай Семенович (1864 - 1926), один из лидеров меньшевиков. Депутат III и IV Государственной думы. В последней выдвинулся как лидер меньшевистской "семерки" и постоянный оратор левой оппозиции. В годы войны занимал умеренно-интернационалистскую позицию. В феврале августе 1917 г. председатель Петроградского Совета, ВЦИК I созыва. С 1918 г. председатель Закавказского сейма, Учредительного собрания Грузии, в 1921 г. эмигрировал во Францию.

Церетели Ираклий Георгиевич (1882 - 1959), лидер меньшевиков, член II Думы, сосланный затем в Сибирь. Вернулся в Петроград после Февральской революции и занял место в исполкоме Петроградского Совета. Вместе с Даном, Скобелевым и Чхеидзе был одним из наиболее видных меньшевиков. С мая 1917 г. министр почты и телеграфа во Временном правительстве. Март октябрь 1917 г. лидер соглашательского блока. Был открытым противником Октябрьской революции, в 1923 г. эмигрировал во Францию, в 1940 г. в США.

Скобелев Матвей Иванович (1885 - 1939), русский политический деятель. С 1903 г. член РСДРП, меньшевик. С 1912 г. один из лидеров социал-демократической фракции IV Государственной думы. В первую мировую войну социал-шовинист. В 1917 г. после Февральской революции заместитель председателя Петроградского Совета, заместитель председателя ВЦИК I созыва, министр труда Временного правительства. После Октябрьской революции эмигрировал. Эволюционировал влево, был представителем Центросоюза в Париже и Брюсселе. С 1922 г. член ВКП(б). Был председателем Концессионого комитета РСФСР. Репрессирован, посмертно реабилитирован.

Родзянко Михаил Владимирович (1859 - 1924), крупный землевладелец, лидер октябристов. Депутат III, а с 1912 г. председатель IV Государственной думы, был тесно связан с царским окружением, однако после вступления России в первую мировую войну эта связь ослабела. Особую неприязнь Родзянко вызывал у императрицы и ее приближенных. В последние дни перед революцией прилагал все меры к ее предотвращению. Ему принадлежит знаменитая телеграмма Николаю, где он просит в интересах монархии создать новый кабинет министров, опирающийся на "народное доверие". После Февральской революции возглавил Временный комитет Государственной думы. После Октябрьской революции отбыл в белую Добровольческую армию, в 1920 г. эмигрировал.

6) Sukhanov N.N. The Russian Revolution, 1917, а personal record / Ed., abridged and translated by Joel Carmichael from Zapiske о revolutsii. London; New York: Oxford University Press, 1955. Р. 285.

7) Кастрычнiк на Беларусi: зб. артыкулау i дак. Вып. Е Мн., 1927. С. 19.

Бадаев Алексей Егорович, род. в 1883 году, большевик с 1904 года, петербургский рабочий крестьянского происхождения, депутат четвертой Думы, был арестован в 1914 году вместе с другими членами социал-демократической думской фракции, позже был членом Центрального Комитета ВКП(б). В 1938 - 1943 гг. председатель Президиума Верховного Совета РСФСР и зам. председателя Верховного Совета СССР. Бадаев был одним из очень немногих и старых большевиков, кого Сталин сохранил в активной политической жизни, хотя посты, которые занимал Бадаев, являлись чисто номинальными. Умер в 1951 г.

9) Sukhanov N.N. The Russian Revolution, 1917, а personal record / Ed, abridged and translated by Joel Carmichael from Zapiske о revolutsii. London; New York Oxford University Press, 1955. Р. 113.